Лучше быть маленьким человеком,

Чем тенью великого!

О великий Вавилон, отец древних городов! На твоих воротах не двуглавый герб столь же великого хеттского народа. На них другое – два слитых воедино резвых скакуна, что смотрят на запад и восток, на щит и меч вселенной. Два очага цивилизаций разных, и ты – отец державный! Какие из народов ни стучались в твои позолоченные ворота, одержимые тайным знаком твоего бытия, Вавилон! Ты помнишь звон мечей древних ассирийцев, союзных послов Египта, помнишь и славного хеттского царя Мурсили, который покорил народ твой гордый. Разграбил город он, разрушил гневно, огнем прошел сквозь улицы широкие твои. Но выстоял, восстал ты из руин. Никто не покорил твои ворота, лишь только время, главный разрушитель.

Напрасно осаждал твои ворота великий сын персидского народа Кир. Но ты неколебимо выдержал осаду, персидских воинов забрасывая градом каменным и заливая их смолой горячей. Однако Кир могущественный сорвал с твоих колонн двух резвых скакунов, где запечатана была в железе клятва твоих богов. Предания гласили, что там лежат монеты золотые и камни драгоценные. Но вскрыв железо, воин чужеземный нашел внутри не жалкие богатства, а глиняную надпись на аккадском далеком языке. И говорилось в ней: «Зачем пришел в мой город? Найдешь свой прах ты здесь, а не богатство».

Сказание об этом говорит: «Царь Кир устал Великий Вавилон морить осадой у каменной стены. Стоял он год у башен золоченых, но все напрасно было. От ярости он пятнами покрылся, как горная форель, а это был великий воин своей эпохи. Он был противник достойный Александру Македонскому, за скифами гонялся на их земле и по долине антов. И вот теперь – великий Вавилон не может взять. В раздумьях тяжких время он проводит готовый снять осаду. И войско доблестное без славы и почета собрался он направить обратно в Персию.

Вот трубы медные равнину огласили звоном, стук барабанов испугал зверей окрестных. Что, в путь? Вдруг кто-то приподнял шатер ковровый. С обезображенным лицом высокий воин взглянул на Кира. Он был знаком царю, но отвращение он вызывал в людских сердцах.

– Эй стража! – воскликнул удивленный полководец. Рука его невольно потянулась к ножнам, где меч кривой висел на поясе. – А-ну, схватить и вздернуть наглеца, что смел шатер мой приоткрыть без спроса!

– Что, не признал? – спросил уродец глухо.

До глубины души знакомый голос стрелою сердце поразил.

– О боги, кто это! – воскликнул Кир. – Неужто это ты?

Расширились зрачки царя всех персов.

– Да, я! – ответил воин.

– Но кто обезобразил так тебя? Ведь не было мужчины в Персии, кто мог бы с тобой сравниться красотой лица!

– Ты прав, мой Кир. В том вина твоя!

– Ты что за бред несешь! Нет на земле другого, кому я доверял бы как тебе! К тому же не забыл я и о главном – молочный брат ты мне! Одной матерью мы вскормлены с тобою. Неужто разум потерял, Дакан!

Стал мрачен Кир от этой мысли страшной.

– Нет, – улыбнулся воин с грустью, – нет. Не повредился я в уме, но мне пришлось обезобразить себе лицо вот этими руками! – и выставил он локти сильные вперед, ладони большие поднял. – Виню во всем я наше пораженье! Облилось кровью сердце от возмущения, что стоек Вавилон, как горная надменная вершина, и что в печали царь мой.

– Безумец, что несешь, что ты придумал! – воскликнул гневно полководец Кир.

– Напрасно не гневи себя, мой царь! – воскликнул тут Дакан. – Я долго предавался мыслям тяжким. И думаю – коль силой мы не можем одолеть великий Вавилон, так надо хитростью открыть ворота, где кони резвые стоят на каменных колоннах. И сам себя обезобразил я с тем умыслом, чтобы правитель вавилонского народа поверил: твой верный друг Дакан, чья слава, храбрость, непоколебимость вошла в легенду, теперь с тобою в ссоре! Не поделили, мол, мы власть у проклятых ворот, и я вернуться в Персию желаю, а ты, мой царь, меня не отпускаешь и держишь на цепи, как пса, возле порога царского. И что напал я на тебя, решив убить безмолвно, когда ты очи свои прикрыл, уснул глубоким сном. Но стража подоспела в этот миг и изуродовала мне лицо в сражении кровавом. Кто сможет в этом усомниться, увидев то, что видишь ты – кровавый кусок мяса! Детей пугают так шаманы в долинах Персии далекой, раскрасив краской свое лицо. А это, вот, смотри, – и пальцы грубые поднес урод к лицу, – ведь эта маска вечна. И цена ей – древний Вавилон. И не держи меня ты более сейчас. С охраной небольшой подъеду я к воротам, скажу охранникам, что изменил, отбился от войска Кира. Царю их бью челом, готов разбить гордыню, колени в кровь. Вот я, Дакан, гроза всех стран и первый воин Кира, который жестоко преследует меня. А в подтвержденье слов моих ты всадников пошлешь в погоню якобы за мной. Когда меня в палаты царские сведут, царю я в верности дам клятву роковую. Когда утихнет ярости волна, я буду первым, кто ворвется в бой, чтобы врагов твоих убить и насладиться местью за свое лицо. Но помни: наказ дай воинам и шли к воротам тех, кого ты в малодушии признал иль заподозрил в трусости презренной. Три вылазки ты должен подарить мне, чтоб воинов я тех в сражении одолел и лживой удалью врагов всех удивил и мнимой верностью. Но в ту же ночь открою ворота Вавилона! – и улыбнулся воин кровавым ртом. – Что скажешь, царь?

– О друг, кто может такой ценой мне верность доказать, победу подарить, лишив себя всего! А план коварен, чего и говорить. Но, боже мой, какую цену мы платим! Ведь это выше моих сил! – воскликнул искренне царь персов.

– Ты не терзай себя, не забывай: я воин, таких немало в войске у тебя. Но лучше всех их сохранить. Я выбор сделал свой.

– Ну что ж, – встал Кир, – с лица земли сотру я Вавилон. Иди, мой друг, победу принеси!

Дакан расстался со своим царем. Три долгих месяца врагу служил он верным псом, сражался он за вавилонского тирана и персов многих погубил. Уж все признали: лютый враг он Кира. Ведь хитрость, как змея, скользит и яда много в пасти. Красив тот радужный узор и манит мерзкой чешуей. Но то был ключ к воротам Вавилона. Дакан сумел в доверие войти и самолично открыл во мраке он засов железный.

Так древний город пал к ногам коварных персов».

Но вновь поднялся из руин великий Вавилон, который в свое время погубил грозу всего живого – коварных ассирийцев.

Век шел за веком. Славный князь Ларун – герой другой истории. Он был известнейшим в великом граде мужем. Но кроме солнца есть тучи, где спрятан гром с небесной канонадой. Попал в опалу князь Ларун, с царем своим повздорил, ослеп от ярости, затмив рассудок светлый. И начались гоненья по стране, и зло точило оба гордых сердца. И князь Ларун покинул Вавилон и бил челом перед наместником Египта. То был Рамсес великий!

До старости глубокой прожил в долине Нила князь Ларун. Но сыновья души его мятежной погибли все, когда мятеж случился жестоких коптов. Весь вырезали род его, лишь чудом ближайший родственник в живых остался. А имя – Араб-Хан. В поклоне низком склонился он пред греческим царем. Тот милостиво принял Араб-Хана, и время его жизни потекло на греческой земле. Сквозь бури злые провел он родовую нить Ларуна, и вскоре внук его, преславный Кес, в Черкесии явился. Добился почестей он на земле адыгов. И властью непомерною оброс, как ствол корою прочной.

И наконец, на свет явился сам Инал, прямой потомок Кеса. И стал родоначальником отважных кабардинцев, всех темиргоевских и бесланеевских князей. Прослыл в сказаньях мудрым и великим, и назван был святым отцом седобородым.

И ныне часто говорят адыги: «Дай бог нам светлый день Иналов!» В Абхазии, по ту сторону гор, до наших дней сохранена долина, где под курганом древним находится Иналова могила.