СКАЗАНИЕ О НАРТЕ СОСРУКО
Смерть Сосруко
Однажды, когда Сосруко оседлал Тхожея, чтобы отправиться в путь, Сатаней взглянула на свой перстень и увидела, что золотой перстень стал цвета крови. В тревоге и страхе вышла мать к сыну и сказала:
— Не уезжай сегодня. Твой путь отражается в моем перстне кровавой полосой.
— Подумай, матушка, что ты говоришь? — уди вился Сосруко. — Могу ли я, нарт, отложить поездку только потому, что золотой перстень от скуки изменил свой цвет?
— Не уезжай, мой мальчик, — повторила Сата ней. — Это твои окровавленные доспехи отражаются в моем перстне.
— Полно, матушка, шутить, — улыбнулся Сосруко.
— Я не шучу, мой мальчик. Не уезжай: тебя под стерегают враги.
— Тем хуже для них. Не могу я, из страха перед битвой, прикрываться твоим подолом и заставлять вра гов, чтобы они скучали, ожидая встречи со мною.
— Не смейся, сын мой. Если поедешь, будешь убит.
— Ну что же, так и быть. Жизнь дается нам не на веки. Да и для чего нам вечная жизнь, когда она бес славна? Лучше смерть и вечная слава!
— Я знаю, мой мальчик: раз ты решился на что- нибудь, то будешь упрямо стоять на своем. Но помни: если увидишь на дороге находку — не подбирай. Даже если моя голова, сын мой, будет валяться в пыли, не поднимай ее, заклинаю тебя!
— Почему же я ничего не должен подбирать в до роге?
— Потому что в кровавом блеске моего перстня я различаю какие-то вещи.
— Все это, матушка, пустые бредни, но вот тебе мое сыновнее слово: ни одной находки я не подберу по дороге.
Так обещав, Сосруко уехал. Долго ехал, долго скакал и вот увидел посреди дороги высокое цветущее дерево. У подножья дерева простые сыромятные чувяки боролись с чувяками из сафьяновой кожи. Сыромятные чувяки рвались к вершине дерева, а сафьяновые их не пускали. Едва лишь сыромятные вырывались к плодам и листве, сафьяновые их догоняли и стаскивали вниз. И вот что удивительно: добирались сафьяновые до вершины дерева, — листья начинали опадать, плоды сохнуть. А если хоть одному из сыромятных чувяков удавалось добраться до вершины, дерево снова зацветало.
Пораженный Сосруко приблизился к дереву и рукоятью плетки разбросал чувяки в разные стороны. Но чувяки сошлись опять и продолжали свою яростную борьбу.
Сосруко поехал дальше. Долго думал он об этом чуде, пока не увидел другое, еще более удивительное. Увидел он на дороге две старые бочки. Одна была полна светлого сано, которое переливалось через ее края. Другая бочка была пустая, и кружилась она вокруг бочки, наполненной светлым сано. Она кружилась, вертелась, переворачивалась, нагибалась к полной бочке, а та стояла неподвижно, как будто не замечала пустой бочки. Сосруко поднял полную бочку и опрокинул ее над пустой. Но ни одна капля светлого сано не вылилась из полной бочки в пустую.
Сосруко поехал дальше, пораженный этим чудом, пока не встретил чудо еще более удивительное. Он увидал веревку. То она растягивалась во всю длину, то свивалась в узел. Когда Сосруко приблизился к ней, она растянулась, преграждая всаднику путь. Как только Сосруко проехал дальше, веревка снова завязалась узлом. Сосруко схватил веревку за конец и потащил за собою, а потом бросил. Веревка снова завязалась узлом и легла перед Сосруко.
Долго думал Сосруко об этом чуде и с этой думой въехал в старинное нартское селение. Всем был бы хорош Сосруко, если бы не был он желанным гостем для многих жен и девиц. И в этом старинном селении жила девушка, для которой Сосруко был желанным гостем, и Сосруко решил: "Заеду к ней, а завтра отправлюсь на Хасу".
Как только Сосруко въехал во двор, раздался лай. На пороге лежала старая собака и спала. Кто же это лаял? Лаял еще не родившийся щенок, лежавший в утробе матери. Это чудо показалось Сосруко самым удивительным, но когда он, привязав коня к коновязи, прошел мимо комнаты, в которой жили родители девушки, он удивился еще больше. Он посмотрел в окно и увидел: изо рта старухи вылетали искры, а изо рта старика выползали змеи и вползали опять.
Сосруко, потрясенный, вступил в комнату девушки. Красавица спала. Чтобы разбудить ее, Сосруко положил руку на правое ее плечо и почувствовал, что плечо пылает, как огонь. Тронул Сосруко левое плечо, — оно было холодно, как лед.
Девушка проснулась от прикосновения руки Сосруко. Увидев его, она обрадовалась и сказала:
— Будь гостем! — Но вглядевшись в его лицо и поняв, что оно печально, девушка спросила:
— Какое горе гнетет тебя, Сосруко?
— Если бы ты знала, сколько странного, непонят ного, удивительного встретил я на своем пути! — сказал Сосруко. — Ничего подобного я не видел с тех пор, как вдел ногу в стремя и сел на коня!
— Что же тебя удивило? Нарты говорят, что самое удивительное на земле — это ты, Сосруко!
— Много ли знают нарты, много ли видели они на своем веку! Они даже не видели, как дерутся одно глазые великаны, бросая друг в друга горы!
— Расскажи мне, какое чудо удивило тебя. Может быть, я развею твою заботу.
Сосруко рассказал девушке о дереве, у подножья которого сыромятные чувяки вели борьбу с сафьяновыми. Выслушав возлюбленного, девушка сказала:
— Почему же тебя удивляет это чудо? Ты видел два враждебных рода. Чувяки из сыромятной кожи — бедный род, чувяки из сафьяновой кожи — богатый род. Вершина дерева, достичь которой стараются чувяки, — сама жизнь. Предстоит, значит, война между бедным родом и богатым, и победит бедный род, ибо, когда сафьяновые чувяки достигают вершины дерева, плоды гибнут, а когда вершины дерева достигают сыромятные чувяки, плоды расцветают.
— Как ты мудра! — восхитился Сосруко. — Теперь объясни мне другое чудо.
И Сосруко рассказал о двух бочках — пустой и полной светлого сано. Девушка ответила просто:
— Пустая бочка кружится, вертится, а бочка, пол ная светлого сано, неподвижна, не хочет к ней на гнуться. Это значит, что тот, кто живет в довольстве, не понимает того, кто бедствует, и не хочет ему помочь.
Сосруко, восхищенный умом девушки, рассказал ей о веревке. Девушка объяснила и это чудо:
— Веревка — пуповина твоей матери. Ты выехал в путь против воли Сатаней, и она, охваченная дурным предчувствием, говорит тебе этой веревкой: "Не уда ляйся от пуповины своей матери, Сосруко!"
— Я понял, — сказал Сосруко. — Теперь объясни мне, что означает старая собака, спящая на пороге, и щенок, лающий в ее утробе?
— Это означает вот что: дети превзойдут своих ро дителей, потомки будут умнее и сильнее предков.
— Выходит, что чудо — не чудо, если его объяс нишь, — сказал Сосруко и поведал возлюбленной о том, что он увидел в комнате ее родителей. Девушка отве тила:
— Мой отец разлучил две юные души, он отказался выдать мою младшую сестру за пастуха. Поэтому плеть, которую он повесил над своим ложем, превратилась в змею и терзает его. А если говорить о моей матери, то она, когда ее позвали плакать по умершему, плакала притворно, не от сердца. Вот почему изо рта ее выле тают искры.
— Воистину ты умна! — воскликнул Сосруко. — Объясни мне последнее чудо. Почему правое плечо твое пылает, как огонь, а левое — холодно, как лед?
Девушка долго молчала, прежде чем ответить, и ответила так:
— Я и люблю и не люблю тебя. Одна половина моего сердца еще принадлежит тебе, а другая говорит мне, что ты приезжаешь ко мне лишь ради забавы, и то только, когда скачешь мимо моего дома, и я стараюсь разлюбить тебя.
Пристыженный Сосруко отвернулся от девушки и посмотрел на двор. День был ясный, время шло к полудню, но вдруг небо заволокло тучами, поднялась буря, черные вороны слетались на крышу дома и стали бить по ней крыльями.
— Что это означает? — спросил встревоженный Сосруко. Долго девушка не хотела ему ответить. Но так как Сосруко обиделся на нее, она сказала:
— Вороны эти — дурное предзнаменование. Кто-то замыслил зло против тебя, Сосруко, и ты погибнешь.
— Еще не настал срок моей гибели! — воскликнул Сосруко. — Не раз пророчили мне смерть иныжи, предсказывали срок ее и чинты, но срок проходил, и я оставался жив, а те, кто пророчили мою гибель, давно погибли сами.
— Сосруко, не причисляй меня к иныжам, не срав нивай с чинтами, — сказала девушка. — Послушай меня. Если ты твердо решил отправиться сегодня в путь, то поезжай к своей матери.
Сосруко рассердился, вышел, отвязал коня, вскочил на него и крикнул девушке:
— Я не из тех мужей, которым мать говорит "не уезжай", а возлюбленная — "возвращайся к матери". Пусть лучше я погибну, но не соглашусь хоть один день прожить в страхе перед врагом.
Сказав так, Сосруко отправился на Хасу Нартов. На дороге он увидел находку: красные шелковые путы. Сосруко наклонился, чтобы поднять их, но Тхожей проржал:
— Разве ты забыл, какое обещание дал матери?
— Ах, мой Тхожей, — проговорил Сосруко, — ни разу я еще не опутывал тебя шелком, а неужели ты не заслужил этого? Давай поднимем!
— Не нужны мне шелковые путы! — сказал Тхожей и поскакал дальше. Долго ли, мало ли ехал Сосруко, но пусть сыновья тех, кто слушает наш сказ, едут так же быстро! Увидел Сосруко на дороге рукоятку плетки, не простую, а трехрогую, отделанную золотом и серебром. Нагнулся Сосруко, чтобы поднять ее, но Тхожей не дал всаднику поднять ее, проскакал мимо.
Долго ехал Сосруко, хотя, как всегда, ехал быстро, и когда он приблизился к горе Хараме, увидел он посреди дороги золотой шлем. Так понравился всаднику этот шлем, сверкавший, как солнце, что наклонился он к нему, хотел поднять его. Тхожей проржал:
— Разве ты забыл, какое обещание дал ма тери?
Но Сосруко поднял шлем и надел его, сказав:
— Я не могу оставить его на дороге. Это не просто золотой шлем, это шлем, сделанный из лучей солнца! Не печалься, мой Тхожей, я никого не боюсь. Меня закалил сам Тлепш, держа меня щипцами за бедро, поэтому одни только бедра мои уязвимы. Я могу толкать стальное ко лесо нартов и руками, и лбом, и грудью, но если мне скажут: "Толкни бедрами", то колесо отрежет мне ноги. Вот где мое слабое место, Тхожей. А где твое слабое место?
Конь проржал с печалью и укоризной:
— Не должен ты был, Сосруко, громко называть свое уязвимое место. И меня не заставляй делать это.
— Пусть тебя, труса, собаки съедят! — рассер дился Сосруко. — Чего только не приходится мне слы шать от моих близких — от матери, от возлюбленной и от коня!
— Хорошо, я скажу, — проржал Тхожей. — Мои уязвимые места — подошвы. Ни одно животное в мире не в силах состязаться со мной в беге, смерть побежит за мной — не догонит, но долго скакать по камням я не могу. Подошвы мои разобьются, и я из быстрого ска куна превращусь в ползающую тварь.
Как только Тхожей произнес эти слова, золотой шлем, который Сосруко надел на голову, исчез. Тхожей спросил:
— Все ли еще на голове у тебя золотой шлем?
И когда Сосруко понял, что шлем исчез, он вздрогнул, и Тхожей почувствовал это. Верный конь сказал:
— Недаром я тебя предупреждал: не следовало громко говорить о своем уязвимом месте.
Сосруко ничего не ответил коню и продолжал свой путь. Вскоре прибыл он на Хасу, прибыл в печали и смятении.
* * *
В тот день на Хасе не было ни Насрена Длиннобородого, ни Ашамеза, ни Батараза — ни одного из благородных нартов. Собрались на Хасу только зложелатели Сосруко — нарты из рода Тотреша, собрались и одног глазые великаны — давнишние враги Сосруко. Обрушили они проклятия на Сосруко. Начали иныжи:
— Сосруко побеждает нас обманом и хитростью?
— Сосруко отнял у нас огонь!
— Сосруко отнял у нас просо!
— Сосруко внушил нам такой страх, что мы боимся его больше бога богов!
И зложелатели Сосруко из рода Тотреша, завистники его славы, не отстают от одноглазых:
— Сосруко сын безвестного пастуха!
— Сосруко побеждает нас в битвах, в играх и в плясках!
— Сосруко погубит нас: он владеет мечом Тлепша!
— Сосруко — желанный гость нартских жен и девиц!
— Сосруко отдал напиток богов, светлое сано, всем людям, вместо того чтобы отдать его одним только нартским родовитым витязям!
Some latest news about Max Polyakov read by this website
И все иныжи, трепетавшие перед Сосруко, и все нарты из рода Тотреша, завидовавшие его славе, желавшие отомстить ему за смерть Тотреша, соединили свои голоса:
— Убьем Сосруко! Не быть ему на земле!
Но когда Сосруко прибыл на гору Хараму, злобные нарты замолкли, ибо стыдно человеку быть заодно с иныжем. Крикнули иныжи:
— Эй, безродный Сосруко, извечный наш враг, слушай, что мы говорим: не быть Сосруко на земле!
— Эй, безмозглые иныжи, враги человека, прини маю ваш вызов! — крикнул Сосруко.
— Эй, Сосруко, чье тело неуязвимо, чей конь не досягаем! Если ты храбрый муж, толкни Жан-Шерх, толкни на вершину горы! — крикнули иныжи и сбросили с вершины стальное колесо с острыми спицами. Она полетело вниз так же быстро, как в тот день, когда Сосруко появился впервые на Хасе Нартов, и с той же силой, как в тот день, Сосруко оттолкнул его своей булатной ладонью. Жан-Шерх возвратилось назад, и снова его сбросили иныжи, но Сосруко оттолкнул колесо булатной грудью и с силой бросил наверх, на вершину Харамы. В третий раз пустили иныжи колесо по обрыву, и в третий раз возвратил его наверх Сосруко, оттолкнув своим булатным лбом.
Пришли в смятение иныжи, страх обуял зложелателей из рода Тотреша. Кричат они, ругают друг друга, а не могут убить булатного нарта. В это время появилась на горе Хараме старуха Барымбух, старшая в роду Тотреша. Еще в тот день, когда она увидела Сосруко в колыбели, она возненавидела сына Сатаней. Быстро рос Сосруко, но еще быстрее росла ненависть к нему Барымбух. Теперь она решила отомстить ему за смерть Тотреша. Эта колдунья обратилась в шелковые путы на дороге Сосруко, но Сосруко не поднял их. Потом сделалась Барымбух трехрогой рукоятью плетки, но не поднял плетку Сосруко. Тогда обратилась она в золотой шлем, и поднял его Сосруко и надел на голову. Шлем исчез, когда Сосруко назвал свое уязвимое место, — только это и нужно было узнать коварной Барымбух!
Колдунья крикнула нартам из рода Тотреша и одноглазым великанам:
— Дети мои, если вы хотите убить Сосруко, то скажите ему, чтобы он оттолкнул Жан-Шерх своими бедрами!
Услыхали слова колдуньи иныжи, услыхали нарты из рода Тотреша, услыхали, зашумели, обрадовались, крикнули:
— Эй, Сосруко, эй, булатный нарт, чей удар ла донью достоин удивления, чей удар грудью достоин песни, чей удар лбом достоин славы! Если ты — храбрый муж, то ударь колесо бедрами!
Сосруко был в упоении своей силой и в гневе из-за низости своих врагов. Гнев раскалил его, он пылал. И когда Жан-Шерх подлетело к Сосруко, он ударил колесо своими бедрами — и колесо отрезало ему обе ноги.
Возликовали зложелатели Сосруко. Они обнажили мечи и побежали вниз с вершины Харамы. Сосруко пополз по земле и крикнул:
— Тхожей, верный мой конь, где ты?
Прискакал Тхожей, упал рядом с Сосруко, лег спиной к нему и сказал:
— Скорее, Сосруко, скорее взберись на меня!
Сосруко собрал свои силы, напряг их, взобрался на спину Тхожея, и верный конь ускакал. Иныжи стали бросать в него камни, злобные нарты пустили в него дождь стрел, но Тхожей уносил Сосруко, уносил к матери.
Нарты из рода Тотреша в тревоге, иныжи в страхе, а верный конь скачет быстрее бури, уносит всадника от гибели.
Тут Сосруко говорит коню:
— Куда ты несешь меня, Тхожей? И зачем ты уносишь меня от врагов моих? Нет у меня крепких ног, но есть у меня стальные руки, есть у меня сердце, которое пылает, как сто сердец. Вернись-ка назад, дай мне еще раз взглянуть на моих врагов. Я взгляну на них, а они уже не откроют глаз, клянусь тебе!
— Нельзя возвращаться! — проржал конь.
— Вернись, вернись, Тхожей!—умоляет Сос руко. — Еще ни разу я не бежал от врага. Не помнит мир, чтобы я показывал им свою спину. Тхожей, ми лый конь мой, верный конь мой, не позорь меня, не заставляй меня умереть дважды — от ран и от стыда, вернись, Тхожей, вернись!
Но Тхожей не повинуется безногому всаднику, уносит его к Сатаней. А нарты из рода Тотреша кричат и бранятся, а одноглазые великаны плачут, и тогда колдунья Барымбух воскликнула:
— Нарты из рода Тотреша, да погибнет весь род ваш! Почему выпускаете вы Сосруко живым из своих рук? Что вы кричите, глупые, зачем плачете? Загоните лучше Тхожея в реку, заставьте его скакать по каме нистому руслу!
Удалось злобным душам свершить злое дело, принудили враги бежать Тхожея по каменистому руслу мелкой реки. Мягки, как шерсть, мягки были подошвы могучего коня, и Тхожей в реке, как рыба на земле, — подошвы его разбиты, он слаб и беспомощен. Но конь — не рыба, сила его духа сильнее силы его тела, и конь скакал на своих спотыкающихся ногах, пока не свалился. Свалившись, он сказал:
— Сейчас я умру. Сними с меня шкуру и спрячься в ней. В моей шкуре ты можешь драться с врагами еще семь суток.
Так умер верный конь Тхожей, рожденный из пены. Сосруко снял с него шкуру, вошел в нее и сражался с врагами семь дней и семь ночей, пуская в них смертоносные стрелы. На восьмой день кончился запас стрел.
Сосруко не вылез из шкуры верного Тхожея. А враги боялись подойти к нему. Так прошло еще семь дней и семь ночей. Сосруко был неподвижен в шкуре верного коня. Прошло еще семь дней и семь ночей. Подумали враги:
— Наверно, задохнулся Сосруко, умер.
Нарты из рода Тотреша и одноглазые иныжи, страшась и подбадривая друг друга, приблизились к Сосруко. Он лежал неподвижно, глаза его были закрыты.
— Эй, безродный, эй, сын потаскухи, ты ненави дел нас, — наконец ты подох! — крикнули иныжи. Сосруко пришел в себя от этого крика и открыл глаза. Едва он открыл их, как несколько иныжей, взглянув на него, умерли со страха. Тут нарты из рода Тотреша и оставшиеся в живых иныжи пустили в Сосруко стрелы. Но стрелы отскакивали от Сосруко. Тогда об нажили враги свои мечи, стали в ряд, и сто мечей превратились в один меч, и этим мечом был нанесен безногому страшный удар. Но даже царапины не осталось на булатном теле Сосруко. Тогда решили злодеи закопать Сосруко живым в землю. Но все еще боясь его, они призвали к себе на помощь коварство и сказали:
— Сосруко, твое счастье победило нас. Нам тебя не одолеть. Скажи нам лучше, куда тебя отнести? Туда ли, где все растет и обновляется, или туда, где ничего не растет, не обновляется?
Сосруко любил жизнь. Он полюбил ее еще крепче, лишившись обеих ног. Он знал, что все растет и обновляется на земле, и сказал:
— Отнесите меня туда, где все растет и обнов ляется!
Но злобные нарты и одноглазые великаны ненавидели жизнь. Поэтому они думали, что только в Стране Мертвых все растет и обновляется. Они зарыли Сосруко живым в землю, придавили его тяжелым камнем, засыпали землей и воздвигли огромный курган.
И с той поры каждый год в тот весенний день, когда Сосруко закопали живым в землю, оживают животные, реки освобождаются от ледяных оков, пробуждаются травы, тянутся к свету земли.
И Сосруко еще не расстался со своей душой, он жив, он тоже тянется к свету земли. И когда он вспоминает землю, которую он так любил, силы его удесятеряются, он рвется наверх, на свет, но не может сквозь подземную толщу пробиться туда, где все растет и обновляется, — и невольно льются слезы из его глаз. Родники, бьющие из подножья гор Кавказа, — это горячие слезы Сосруко. Бегут эти родники к людям, и в их влажном шуме слышатся слова:
"Раз я уже не в силах помочь людям, пусть им помогут мои слезы".
Это говорит Сосруко, рожденный из камня.
Сосруко и Адиюх
Высоко в горах, над крутым обрывом, у верховья бурной реки Инджиж, стояла на утесе крепость. Жили в этой крепости муж и жена из рода нартов. Муж беспрерывно совершал набеги, и они всегда были удачливыми. Потому и носил он имя Псабыда — "Крепкий в жизни". Псабыда потому был удачлив, что помогала ему жена, солнцеподобная красавица Адиюх. Когда Псабыда отправлялся в набеги, Адиюх садилась у окна башни и протягивала в окно свои руки, белые светозарные руки. В самую темную ночь, когда человеку не нужны его зоркие глаза, в самый пасмурный день, когда мир исчезает в тумане, протягивала в окно Адиюх свои руки, льющие свет, и темная ночь обращалась в сверкающую, лунную, а пасмурный день — в яркий и солнечный. Оттого и звалась эта нартская женщина именем Адиюх, что означает — Светлорукая.
С утеса, где стояла крепость, Адиюх перебрасывала через реку на пологий берег полотняный мост. Когда Псабыда, преследуемый врагами, возвращался ночью из набега, пригоняя табуны вороных, в яблоках, коней, Адиюх протягивала в окно свои сияющие руки, и они были для Псабыды путеводным светочем. Он перегонял по полотняному мосту угнанные табуны, и Адиюх снимала мост и прятала светозарные руки. Наступала кромешная тьма, и преследователи Псабыды, не видя друг друга, не находя брода, не зная, как переправиться через реку, возвращались в бессильной ярости назад. Ну, а что им оставалось делать в кромешной тьме ночи? Не бросаться же в бурную Инджиж, чтобы утонуть!
От постоянных удач Псабыда преисполнился гордыней. Однажды он расхвастался:
— Удивительно, как я счастлив в набегах! Даже из страны одноглазых великанов я возвращаюсь с богатой добычей, не сбиваясь с пути. А о чинтах и говорить нечего: ни разу им не удалось меня настичь, — так быстро и умело я переправляюсь через бурную Инджиж. Воистину правы нарты, когда говорят, что мужество способно совершать чудеса! А если посмотреть на мир, то разве найдется муж, равный мне по отваге?
Долго так хвастался Псабыда, и его хвастовство сперва надоело, потом рассердило, потом возмутило Адиюх. Она не сдержала своего гнева и воскликнула:
— Бахвал, разве нарту подобает хвастаться? Разве не мог ты упомянуть имя той, кто делит с тобою все не взгоды и тревоги?
Но Псабыда, начав хвастаться, не мог уже остановиться:
— Я всегда совершаю набеги один, нет со мной спутника, который разделял бы мои тревоги и невзгоды. Я управляюсь один там, где трудно управиться целому отряду нартов!
Адиюх горестно покачала головой:
— Недаром люди говорят: "Тот себя считает храб рым, чья отвага не была испытана в трудный час". Я Думаю, что ни один из нартских витязей, чья храб рость испытана и всем известна, не стал бы себя славо словить, говоря с женщиной. А среди этих витязей не мало таких, которые сильнее и мужественнее тебя. Вспомни хоть о Сосруко... Всю жизнь ты хвалишь од ного себя, и я сгораю от стыда, слушая тебя, и волосы мои седеют от тоски.
Слова жены ранили бахвала в самое сердце. Ничего не сказав ей в ответ, он в гневе сел на коня и поехал. Но у самых ворот он не выдержал и, запрокинув голову, крикнул:
— Я покажу тебе, потаскуха, каким мужеством обладает нарт!
И Псабыда отправился в набег, вымещая свою злобу на старом, верном коне. У развилины трех дорог конь остановился, не зная, куда ему скакать. Странное дело! Всегда конь безошибочно угадывал желание всадника, а на этот раз он застыл на месте. Псабыда нанес ему три удара стальной плетью, и конь нехотя двинулся дальше. А против охоты — какая езда? Расстояние, которое конь прежде покрывал за день, он теперь покрывал за месяц. От этого только сильнее становилась злоба Псабыды. Казалось всаднику: попадись ему сейчас сто великанов, он бы уничтожил всех до единого! А пока великаны не попадались, Псабыда давал волю своей ярости, — хлестал верного коня.
Долго ехал, долго скакал Псабыда и вступил, наконец, в страну одноглазых великанов. Такой туман одел эту страну, что всадник не видел даже ушей своего коня. Вдруг полил дождь, и такой сильный, что по его струям, как по веревкам, можно было взобраться на небо. Земля потонула во влажном мраке.
— Не слишком хороша погодка, но мы и худшее переносили. Дай только бог богов долголетья моей старой бурке!
Так воскликнул Псабыда и накинул на себя бурку. Бурка эта была сделана светозарными руками Адиюх, и ни одна капля влаги не проходила сквозь нее. А теперь дождь лился сквозь нее, будто это было сито. Если бы Псабыда не обидел свою жену, бурка не пропустила бы ни одной капли дождя. А может быть, бурка негодовала и на то, что Псабыда назвал ее старой буркой?
Вдруг донеслось до Псабыды громкое ржание. "Вот, наконец, предо мною то, что мне нужно!" — подумал он и поскакал сквозь дождь. По громкому ржанию и сильному топоту он понял, что перед ним — большой табун коней. Дождавшись ночи, когда дождь утих, Псабыда погнал табун к своей крепости. Но дороги не было видно, ибо ночь была черным-черна и не сиял Псабыде путеводный светоч — белые руки Адиюх. Табун коней разбежался, потерял его Псабыда.
Долго скакал нарт по стране одноглазых великанов, но не было ему добычи. Не раз попадались ему табуны диких вороных коней, которые бродили по необозримым пастбищам, не ведая ни седла, ни узды, но не знал Псабыда, в какую сторону гнать их: туман окутал страну великанов.
Решил Псабыда покинуть эту страну, отправиться в пределы земли чинтов. Долго ехал Псабыда, больно хлестал коня, и чем чаще и больнее хлестал он его, тем медленнее ступал конь.
Оказалось, что в стране чинтов солнце пекло так сильно, что трескались камни, плавилась земля. Суховей носился по степным просторам, погребая под песком все живое. Псабыда привязал коня к одинокому, сухому дереву и прилег в изнеможении в тени конских ног. Но тут суховей вырвал из земли и это единственное дерево и унес его вместе с конем.
Псабыда погнался за деревом, чтобы спасти коня — свою опору. Ноги его тонули в песке, ветер бил ему в лицо, но Псабыда бежал за деревом, и, может быть, одна только Адиюх знала, как долго бежал он сквозь сухие, песчаные волны. Наконец удалось ему достичь одинокого дерева, уносимого суховеем, и отвязать испуганного коня.
От долгого бега захотелось всаднику пить. В зубах скрипел песок, а губы пересохли и потрескались. Пса-быда вспомнил, что поблизости должен быть родник, чья вода была чиста, как слеза, и холодна, как лед. Прискакав к нему, Псабыда увидел, что родник превратился в мутное болото, полное змей и лягушек. От воды пахло гнилью. Ее зловоние не мог развеять даже сильный ветер пустыни. Но что оставалось делать умиравшему от жажды Псабыде? Он припал к болоту губами и начал жадно пить. В это время прибежал к болоту табун диких коней. Кони понюхали воду, но пить ее не стали. Псабыда рассердился:
— Какие привередливые! Брезгуют водой, кото рую пьет нарт!
Псабыда решил угнать этих коней. Но вдруг пустыня погрузилась во мрак. Черные тучи, как кони, носились по небу, а табун исчез в кромешной тьме, и едва он исчез, как снова настал день.
И опять подул суховей, и солнце пекло так сильно, что трескались камни и плавилась земля. Псабыда оказался в песчаном плену. К концу дня суховей утих, но зато нестерпимой стала жара: раскалились воздух и песок, земля и небо, Псабыда воскликнул в отчаянии:
— Эй, старая бурка, спаси меня от жары и песка, и я выберусь из этой проклятой страны чинтов!
Все знают, что сквозь бурку не проходят солнечные лучи. Но для человека старость — украшение, а для вещи— обида. Обиделась бурка на то, что нарт назвал ее старой, обиделась за себя и за Адиюх, чьи руки, льющие свет, сотворили ее, — и стала пропускать через себя солнечные лучи. Псабыда погибал от жары. Только поздно ночью, когда жара немного спала, он выбрался, полуживой, из страны чинтов.
Долго ехал Псабыда, долго скакал, обессиленный, голодный, без добычи — не до добычи было ему! — и попал в страну крохотных испов. Эти маленькие люди обитали недалеко от жилища Псабыды. Но стыдно было Псабыде вернуться домой с позором, вернуться ни с чем, не доказав своего мужества, и он решил:
— Не лучше ли мне погибнуть, чем вползти в свой двор, свесясь с лошади, как Сосруко после своей пер вой встречи с Тотрешем? О небо, я докажу Адиюх, что я обладаю великим мужеством!
Хорошо было так говорить Псабыде, в котором жила еще сила, а каково было усталому, измученному коню? Конь стал. Псабыда спешился и попытался повести его на поводу. Но конь так ослабел, что не мог двигаться.
— Амыш, покровитель стад, неужели ты возложил на меня заботу о твоих животных? — сказал Псабыда. Он взвалил коня на свои плечи и пошел дальше — в глубь страны испов. Что же еще оставалось ему делать?
Страна, в которой обитали испы, была благословенным краем. Всюду цвели плодовые деревья, зеленели обширные пастбища, бурно текли многоводные реки. А на берегах рек пестрели тучные стада, паслись неисчислимые табуны коней. И день был хорош в стране испов: долгий, солнечный, не очень жаркий и не слишком холодный.
Псабыда возликовал. Он шел, почти не чувствуя своей ноши, и думал:
"Разве справедливо, что крохотные испы, еле заметные на земле, владеют таким добром! Не буду я достоин имени нарта, если не угоню стада испов, табуны испов!"
Псабыда опустил коня на землю, сел на него и ударил его поводьями. Поводья разорвались, а конь не двинулся. Псабыда схватил его за гриву и ударил стальной плетью. Плеть сломалась, а конь продолжал стоять на месте, даже головы не поднимая: изголодавшись, он жевал траву. Псабыда крикнул с яростью:
— Проклятый, что же ты не трогаешься с места в день, который должен стать днем моего мужества!
Но старый конь был неподвижен. Одно оставалось Псабыде, — ударить его рукоятью меча. Так и поступил Псабыда, но меч сломался, а конь все жевал высокую траву.
Отчаяние охватило Псабыду. Он видел вокруг столько табунов, столько стад, лютая жадность сжигала его душу, а конь стоял на месте. Видя, что удары не помогают, Псабыда взмолился:
— Верный конь мой, что же ты не трогаешься с места, ведь Адиюх, светозарная жена моя, ждет нас, скучает по нас!
И коню послышались в словах Псабыда не жадность, а любовь к Адиюх. Он приподнял уши, заржал могучим ржанием и полетел как молния.
Псабыда сбил в кучу табуны коней и стада рогатого скота и погнал их в сторону своей крепости. Когда он уже покидал пределы страны испов, то услыхал позади сильный топот. Оглянувшись, он увидел множество коней, скачущих за ним. Сначала казалось, что они скачут без всадников, но так только казалось: на них сидели крохотные испы, преследовавшие похитителя их стад и табунов.
Испы скакали быстро, но конь Псабыды, зная, что он летит к Адиюх, скакал еще быстрее. Наступила ночь, лунная и звездная. Когда Псабыда приблизился к реке, вспыхнуло яркое, ослепительное сияние, в котором потонули свет луны и блеск звезд. Стало светло, как днем. Псабыда посмотрел в сторону своей башни и увидел Адиюх: она протягивала в окно свои светозарные руки. Душа Псабыды возликовала, из нее вырвались слова:
— Ага, Адиюх убедилась в моем мужестве, она раскаялась, поняла, что я самый храбрый из нартов, и вот освещает мой путь!
Но Псабыда ошибся, Адиюх не почитала его храбрейшим из нартов. Она услыхала топот верного коня, по которому соскучилась, да и по всаднику она соскучилась, и, по привычке, протянула руки из окна. Но тут же вспомнила, как оскорбил ее Псабыда, и спрятала руки.
И сразу исчезло яркое сияние, исчез свет луны и звезд, и настала кромешная тьма. Кони ржали в испуге, мычали коровы, тихо, готовые к смерти, блеяли овцы. Тщетно пытался найти Псабыда полотняный мост, чтобы переправиться через реку: моста не было. И река скрылась в пучине ночи, и только зловещий шум обозначал ее течение. Вдруг этот шум был заглушен сильным топотом: то прискакали испы.
Хотя испы были крохотными человечками, сила их была велика. Если бы Псабыда попался им в руки, они бы разрубили его на мелкие куски. Псабыда знал это, и, охваченный страхом, скакал по берегу реки. Его спасал мрак, иначе испы настигли бы его. У него была одна надежда, что Адиюх протянет из окна башни свои руки. Он вспоминал эти заботливые, белые, светозарные руки и в отчаянии смотрел наверх, туда, где должна была возвышаться крепостная башня. На миг он устыдился своего страха и подумал:
"Говорят, что Сосруко, не нуждаясь в броде, умеет переправляться через любую реку. Чем я хуже Сосруко?"
Так подумал он в своем безумии, порожденном страхом, и погнал угнанные стада и табуны в реку, и сам ринулся в нее на старом коне. Но не такая река Инд-жиж, чтобы можно было переправиться через нее! Потонули в ее бурных водах кони, потонули коровы и овцы, и сильная, как камень, волна сбила Псабыду с коня, и оба они, конь и всадник, разъединенные водой, потонули в ней.
Долго несла Инджиж труп Псабыды, пока не достигла низменности, где река, разделяясь на ручейки, мелеет и медленно бежит по степным просторам, умеряя свой яростный бег. И река, такая гневная у подножья крепости, здесь бережно, беззлобно положила труп Псабыды на прибрежный камень...
Вдруг стало снова светло, как днем: Адиюх протянула в окно свои руки. Хотя Псабыда оскорбил ее, она жалела его, ибо он был ее мужем. Она решила ему помочь. Но берег реки был пустынным. Чуя недоброе, Адиюх выбежала из крепости, поднялась на высокую гору и стала озираться. Она увидела далеко внизу черное пятно на прибрежном камне. Адиюх побежала вдоль берега бурной реки. Чем дальше бежала река, тем тише она становилась, а чем дальше бежала Адиюх, тем громче билось ее сердце. Прибежала Адиюх к камню и увидела на нем труп Псабыды. Что было делать Адиюх? То, что велит обычай нартов: похоронить мужа, воздвигнуть на его могиле курган и плакать на кургане.
И Адиюх похоронила мужа, воздвигла на его могиле курган и оплакивала Псабыду, сидя на кургане.
Однажды подъехал к кургану всадник. Лицо его было смуглым, а шлем сиял, как солнце. Заметив плачущую женщину, он спешился и взбежал на курган.
— Красавица! — спросил путник. — Какое горе гнетет тебя?
— Мое горе не развеешь, — отвечала Адиюх. — Не прерывай из-за меня своего пути.
— Нарты говорят: "Горе женщины развеет муж чина",— возразил всадник. — И еще говорят нарты: "Если мужчина поможет женщине в ее горе, то путь его будет счастливым" Я скоро вернусь. Подумай До моего возвращения: чем я могу тебе помочь?
Сказав так, всадник сбежал с кургана, на бегу взлетел на коня и помчался к верховью реки: видно, он решил переправиться через бурную Инджиж. Адиюх следила за ним. Не утруждая себя розысками брода, он ринулся в реку.
"Судьба моего мужа ждет его, он утонет!" — подумала Адиюх, но вдруг увидела, что всадник благополучно переправился на другой берег. Адиюх удивилась, подумала:
"Мой муж говорил, что подобного ему нарта нет на свете, однако он переправлялся через Инджиж только по моему полотняному мосту. Лишь один раз в жизни я не перекинула мост через реку, и вот я сижу на кургане и оплакиваю мужа".
Адиюх не могла оторвать глаз от всадника, чей шлем сиял, как солнце.
— Клянусь владычицей морей и рек, я испытаю мужество этого всадника!
Решив так, Адиюх воскликнула:
— Суровая Псыхогуаша, владычица морей и рек, ты, чье желание всегда сбывается! Умоляю тебя: пре врати ясный день в темную ночь, подыми ураган, чтобы Инджиж затопила землю, чтобы небо разрывалось на части от грома и молнии!
Суровая владычица морей и рек снизошла к мольбе Адиюх. Ясный день превратился в темную ночь. Инджиж рассердилась и затопила берега, небо разорвалось от грома и молнии, казалось, мир рушится, все в нем содрогалось и падало. Среди грома и бури послышался топот коня: то вернулся всадник.
— Зачем ты вернулся? — спросила его Адиюх.
— Разве мог я скакать дальше, оставив тебя в такую ненастную ночь? Не к лицу мне покидать на произвол судьбы одинокую женщину, плачущую на степном кургане.
— А разве ты не боялся переправиться через Инджиж? Посмотри, как она рассердилась, как она разли лась!
— Не я переправился через бурную Инджиж, а мой конь. Там, где не боится мой конь, нечего и мне бояться.
Такой ответ понравился Адиюх. А так как гром продолжал греметь, ураган ревел, лил сильный дождь, то всадник сел рядом с Адиюх, укрыв ее своей буркой. И как только Адиюх оказалась под буркой нарта, ночь превратилась в солнечный день, Инджиж вошла в свои берега, небо стало голубое, земля расцвела. Один могильный курган был черен, ни одной травинки не взошло на нем.
— Посмотри, — сказала Адиюх. — Земля кругом расцвела, радуясь жизни, и только на кургане нет ни од ной травинки, хотя весь мир сияет в цветах. Почему это так случилось?
— Тот, кто лежит под этим курганом, любил, вид но, только себя, не любил жизни, цветущей вокруг него, потому-то и ни одна травинка не взошла на его кургане.
Сказав так, нарт взглянул Адиюх в глаза. Адиюх отвела их от него и тихо промолвила:
— Тот, кто лежит под этим курганом, любил меня. И я его любила: он был моим мужем.
Всадник сказал:
— Ты его любила, а он тебя не любил. Если бы он любил тебя, то этот курган покрылся бы цветами.
Сердце Адиюх загорелось. Загорелось и сердце нарта. Такое пламя охватило его, что Адиюх воскликнула:
— Ты пылаешь, как Сосруко, сотворенный из стали и рожденный из камня.
— Я Сосруко, — ответил нарт и снова взглянул Адиюх в глаза, а она опустила их...
Долго они сидели рядом, Светлорукая и Сильно-рукий, а потом Адиюх вышла из-под бурки и стала разгребать курган, говоря:
— Не хочу, чтоб мои руки воздвигли курган над могилой злого человека, который не любил меня, кото рый любил только одного себя.
Но Сосруко сказал ей:
— Напрасно ты трудилась, когда воздвигала этот курган, напрасно трудишься сейчас, когда разгребаешь его. Пусть останется этот курган на земле, пусть, глядя на него, устыдятся те, кто не любит жизни, а любит только себя.
И поныне стоит этот курган в степи, полуразметанный и голый, ни единой травинки нет на нем, а кругом земля сияет цветами.
Как Сосруко добыл красавицу Бадах
В Стране Нартов славилась красотой Бадах, дочь Джилахстана. "Днем она солнце, а ночью — луна", — так говорили о ней нарты. Радостно любовался старый Джилахстан красотой своей дочери, но мало-помалу эта радость обратилась в кичливость. "Не родился еще человек, достойный стать женихом моей дочери",— хвастался он всюду, и слова его достигли ушей Сосруко. Решил Сосруко отправиться в путь, поглядеть — вправду ли так красива Бадах, как о ней говорят.
Вот едет Сосруко на своем Тхожее, едет-скачет и видит: расходятся в разные стороны три дороги, а на распутье сидит пастух Куйцук, и вокруг него пасутся козы.
— Желаю тебе счастливого дня! — приветствовал его Сосруко.
— И мы — и я, и козы — желаем тебе счастливого" дня! — отвечал Куйцук.
Он был печален, ибо недавно овдовел: умерла нартская девушка, которую дал ему в жены Сосруко, освободив ее из неволи.
— Какие новости в наших краях? — спросил Сос руко. — Ты ведь сидишь на развилине трех дорог, стало быть, ни одна новость не минует тебя.
— Утроба моя всегда пуста, а уши полны ново стями, — сказал Куйцук. — Я даже знаю, по какой при чине ты отправился в путь. Но ты опоздал. Много нартов опередило тебя, и цель у всех одна: коновязь Джилах стана. Среди нартских витязей, поскакавших к Джи лахстану, найдешь ты и Шауея, сына Канжа, и Батараза, сына Химиша, и славного Бадыноко. Я бы тоже туда от правился, да не знаю, на кого оставить своих коз. Ду маю: ну, не выдадут за меня Бадах, зато я хоть раз взгляну на ее красоту!
— А почему не выдадут? Надо испытать свое счастье. Давай поедем вместе.
— Нет, Сосруко, не поеду я с тобой. Надменная Бадах отказывает сильнейшим нартским витязям. Мне ли, простому пастуху, тягаться с ними? Даром, что ли, свою честь позорить, честь пастуха коз? Вот сижу я на развилине трех дорог, и мимо меня скачут нартские витязи, скачут во весь опор, гордо сидя в седле, не удостаивая меня своим взглядом. Зато с какой гордо стью смотрю я на них, когда они возвращаются с по никшими головами, с печалью во взоре, а кони их, опустив челки к земле, еле-еле волочат ноги! И я сразу вижу: вот этому не дали взглянуть на Бадах и выпрово дили вон, вот этого не пустили дальше кунацкой, а перед этим даже ворота в крепость не открыли! По тому что такова красавица Бадах: сидит она в башне и смотрит на приезжающих всадников. Не понравится ей всадник — его и в крепость не пустят, а понравится издали — его ведут во двор, и тут-то Бадах, разглядев его поближе, велит его прогнать, даже не пригласив в кунацкую.
— Ну! — удивился Сосруко, но все-таки погнал Тхожея к крепости Джилахстана.
Когда он подъезжал к крепости, заметила его из своей башни красавица Бадах. Она воскликнула:
— Если жив тот, кого зовут Сосруко, то он сейчас приближается к нам! Имя Сосруко днем и ночью на устах у всех нартов. Что ж, испытаем его мужество.
И Бадах приказала отвалить абра-камень и впустить Сосруко в крепость.
Сосруко въехал во двор и стал искать глазами коновязь, но такое множество оседланных коней стояло на дворе, что коновязи не было видно. "Это — кони женихов, и я отсюда уеду с позором", — подумал Сосруко. Смутно стало у него на сердце. Он привязал Тхожея к абра-камню и направился к кунацкой. Не успел он дойти до нее, как вышел ему навстречу сам Джилахстан. Хмель играл в его глазах. Отец красавицы окинул Сосруко презрительным взглядом и сказал:
— Ага, и ты, сын пастуха, прибыл вслед за нарт скими витязями! Что ж, приступим к делу сразу, без лишней болтовни. Видишь этих могучих альпов, привя занных к коновязи? Их хозяева ищут руки моей дочери. Подумай, можешь ли ты тягаться с родовитыми нартами, если даже им не досталась моя дочь? Подумай, сын пастуха, и поезжай назад на своем захудалом сосунке!
Никто еще так надменно не разговаривал с Сосруко, никто еще так презрительно не смотрел на него, и всадник смутился от неожиданности. А маленький Тхожей, обиженный за хозяина и за себя, вдруг дернул поводья, привязанные к абра-камню, подбежал к коновязи, разогнал всех нартских альпов и сам стал у коновязи. Ярость коня придала силы Сосруко. Он сказал:
— Если ты хочешь приступить сразу к делу, Джи лахстан, то я готов. Видишь, как мой Тхожей разогнал всех нартских альпов и сам занял всю коновязь? Вот так же я заставлю удалиться всех нартских витязей и получу в жены твою дочь!
И так понравился самому Сосруко его ответ, что он рассмеялся от удовольствия. Но и Джилахстан рассмеялся — от кичливости:
Все сыновья пастухов мечтают о Бадах, но не все так дерзки, как ты. Если решил ты тягаться с нартскими витязями, то не болтай попусту, а попробуй-ка для начала выдернуть из земли пику нарта Бадыноко!
Пика нарта Бадыноко была так велика, так тяжела, что нельзя было внести ее в дом. Потому Бадыноко вогнал ее в землю у входа в кунацкую. Джилахстан предлагал всем, кто желал получить в жены Бадах, выдернуть пику Бадыноко, но не было еще такого нарта, которому удалось это сделать, которому удалось хотя бы пошевельнуть ее!
Сосруко взглянул на пику Бадыноко и сказал:
— Далеко этой пике до наковальни Тлепша! Если я выдерну ее, то Бадах будет моей, не так ли, Джилахстан?
— Если хочешь выдернуть пику — делай это по скорее! — крикнул Джилахстан. Дерзость Сосруко его испугала и рассердила. Он решил: "Не выдернет пику — прогоню его со двора".
Сосруко подошел к пике, схватил ее булатными руками и вытащил. Бросив пику на порог кунацкой, он воскликнул:
— Теперь веди сюда твою дочь!
Лицо Джилахстана потемнело. "Неужели безродный приемыш, сын безвестного пастуха станет мужем моей дочери?" — подумал он. Подумал и сказал:
— Видно, решил ты Сосруко, что легко кончится твое испытание. Но тогда бы моя Бадах досталась пер вому нартскому витязю, прибывшему сюда. Нет, Сос руко, ты только приступаешь к делу. Ты показал мне свою силу. Теперь покажи свою меткость: далеко ли летает твоя стрела!
— Хорошо!—согласился Сосруко и запрокинул го лову. Высоко в небе кружилось небольшое облако. Ла сточка влетела в это облако и скрылась в нем. Сосруко натянул свой лук и пустил стрелу. Стрела врезалась в облако и пропала.
Джилахстан и Сосруко ждали возвращения стрелы так долго, что успела удлиниться тень от пики, лежавшей на пороге кунацкой. Стрелы все не было. Джилахстан обрадовался. Он повернулся к Сосруко спиной, сделал один шаг в сторону кунацкой и сказал, не поворачивая головы:
— Не рано ли ты назвал себя женихом, ты, чья стрела не собьет и ощипанного воробья!
— Постой, Джилахстан, погляди на небо! — оста новил его Сосруко.
Джилахстан поглядел вверх и увидел падающую стрелу. На ее головку была нанизана ласточка, а на хвост — облако. Стрела упала и врезалась в землю перед Джилахстаном.
— Теперь веди сюда твою дочь! — сказал Сосруко.
Джилахстана охватила тревога. "Погибаю, — подумал он, — несравненная моя Бадах достанется сыну пастуха!" Подумав так, он сказал:
— Не надейся, Сосруко, на то, что легко кончится твое испытание: оно только начинается. Показал ты свою меткость, но и нартские витязи, что прибыли до тебя, хорошо стреляют из лука. Покажи мне, каков ты в пляске. Плясать будешь на семи курганах из репьев, а вместо музыки — будешь сам себе подпевать.
— Хорошо! — отвечал Сосруко: ведь другого от вета у него не было!
Семь дней и семь ночей возили слуги по семьсот раз на семи арбах репейник на двор Джилахстана, а Сосруко сидел в кунацкой и смотрел, как воздвигаются курганы. Когда слуги воздвигли седьмой курган, Джилахстан вывел Сосруко из кунацкой и сказал ему:
— Вот мое слово: если ты в пляске растопчешь репьи всех семи курганов, растопчешь, сняв сафьяно вые чувяки, то станешь достойным женихом для моей дочери!
Снял Сосруко сафьяновые чувяки, влез на курган из репьев и стал плясать. Известно, что у джигита не тот огонь в жилах, не та сила в ногах, когда приходится плясать без музыки, но буйно плясал булатный Сосруко, плясал, сам себе подпевая, плясал шесть дней и шесть ночей и смял, растоптал репьи шести курганов.
Следила за его пляской красавица Бадах, и, чуть-чуть, едва-едва, затрепетало ее жестокое, надменное сердце. На седьмой день, когда Сосруко взошел на седьмой курган, взяла Бадах звонкую пшину, коснулась тонкими пальцами ее струн и заиграла танец кафу, заиграла для Сосруко. Тут вспыхнул огонь в жилах нарта, зазвенела в его ногах сила, и Сосруко стал плясать на одних носках— и смял репьи седьмого кургана,— остались от кургана одни пылинки! Сосруко подул на них и развеял в воздухе.
В это время послышался топот коня: нарт Бадыноко, услыхав, как Бадах играет для Сосруко, вышел из кунацкой, сел в седло и, не сказав никому ни слова, умчался. Что же тут удивительного, если крепко любил Бадыноко красавицу Бадах!
А Сосруко сказал:
— Я смял, растоптал репьи семи курганов, я обра тил их в пылинки и рассеял в воздухе. Теперь веди сюда твою дочь!
Джилахстан пришел в смятение. "Неужели моя дочь достанется сыну безвестного пастуха?" — подумал он в страхе. Но хитрость его была сильнее страха, и юн сказал:
— Подумай сам, Сосруко: разве можно отдать свою дочь в жены неизвестному человеку только за то, что этот человек хорошо пляшет? Умеешь ты плясать на дворе, умеешь ты и выпить в кунацкой, но этого мало: муж моей дочери должен быть смелым. Докажи свою смелость, верни назад Бадыноко, который уехал, рассердившись на нас, — и я сочту тебя достойным женихом для моей дочери.
— Хорошо, — отвечал Сосруко, потому что дру гого ответа у него не было, сел на Тхожея и поска кал вслед за Бадыноко. А Джилахстан обрадовался, решив:
"Как только Сосруко догонит Бадыноко, завяжется между ними ссора, ибо ревнив Бадыноко. Вступят они в поединок, и Бадыноко убьет Сосруко, ибо нет на земле человека сильнее, чем Бадыноко. Избавлюсь я от приемыша, от сына пастуха, и выдам свою дочь за самого родовитого нартского витязя!"
На закате поднялся Джилахстан на башню, чтобы взглянуть — не возвращается ли нарт Бадыноко. Однако он увидел не одного, а двух всадников: то были Сосруко и Бадыноко. Страх и трепет объяли Джилахстана. Он подумал:
"Как это удалось сыну пастуха вернуть назад нартского витязя?"
А вот как это удалось. Сосруко, нагнав Бадыноко, подъехал к нему почтительно, с левой стороны, и сказал:
— Бадыноко! Оба мы с тобой нарты, оба витязи, давние друзья. Доколе же мы будем позволять Джилах стану обманывать нас, насмехаться над нами? Давай по кажем ему, на что способно наше мужество: вернемся в крепость, увезем надменную Бадах, и пусть она выбе рет одного из нас себе в мужья.
— Согласен. Поедем, — отвечал немногословный Бадыноко, и всадники повернули своих коней обратно. Увидев их, Джилахстан решил отправиться к Тлепшу. Он отдал слугам строгий приказ: ни одной живой души не впускать в крепость до своего возвращения.
Когда нарты подъехали к крепости, они увидели, что вход завален абра-камнем.
— Видишь, Бадыноко, как глумится над нами Джи лахстан, — сказал Сосруко, — он даже во двор нас не пускает.
— Как же нам быть? — спросил Бадыноко.
— Не станем сразу ссориться с Джилахстаном, подождем немного, — ответил Сосруко. — Но ни одного человека не выпустим из крепости, ни одного не впустим в нее. Так как я мал ростом, то я влезу на гору, а ты выше меня, ты располагайся в лощине.
— Хорошо, — согласился Бадыноко и занял место в лощине. А Сосруко взобрался на гору.
Джилахстан в это время умолял Тлепша:
— Бог-кузнец, во имя жизни и смерти, прошу тебя: сделай для меня две такие стрелы, чтобы они попадали без промаха в цель, а попав, убивали насмерть!
Кузнец Тлепш ковал оружие только для честного дела. Он спросил Джилахстана:
— Зачем тебе понадобились такие стрелы?
— Ах, Тлепш, два чудовища-великана повадились ко мне, покоя мне не дают, хотят отнять у меня единст венную дочь!
Так обманул Джилахстан Тлепша, и бог-кузнец сковал для него две смертоносных стрелы. Джилахстан поблагодарил Тлепша и поскакал назад в крепость. Когда он уже достиг абра-камня, заметил всадника Сосруко и, еще не зная, кто он, пустил в него стрелу. Стрела Сосруко сломала одну из стрел Тлепша, а Джилахстан спасся, так как слуги отвалили абра-камень и быстро впустили хозяина в крепость.
Поднявшись на башню, Джилахстан взял свою дочь за руку, подвел ее к бойнице и сказал:
— Видишь того, кто стоит на горе?
— Вижу, — отвечала Бадах.
— Видишь того, кто расположился в лощине?
— Вижу, — отвечала Бадах.
— Если видишь, то скажи: в кого из них стрелять? У меня есть только одна стрела, что без промаха попа дает в цель.
Бадах трудно было сразу ответить отцу. До приезда Сосруко сердце ее склонялось к Бадыноко, а теперь оно заколебалось, склоняясь то в одну, то в другую сторону. Она взглянула на гору, и стоявший на горе Сосруко показался ей рослым нартом Бадыноко. А может быть, то был Сосруко? Она взглянула на лощину, и стоявший в лощине Бадыноко показался ей малорослым Сосруко. А может быть, то был Бадыноко?
— Отец, стреляйте в того, кто в лощине! — ска зала Бадах.
Прянула из лука Джилахстана смертоносная стрела, полетела в лощину, вонзилась в Бадыноко и убила его. Так от руки коварного Джилахстана пал славнейший витязь Страны Нартов, так погиб отважный Бадыноко, прозванный "Грозой чинтов".
Сосруко пришел в ярость. Эту ярость породила любовь, ибо ни одного нарта не любил так Сосруко, как сурового Бадыноко. А ярость, рожденная любовью, велика.
— Заплатишь ты мне, Джилахстан, за гибель на шего Бадыноко!— крикнул Сосруко. Он сел на коня, поскакал к реке и отвел воду, которая шла в крепость.
— Ты видишь, что делает из-за тебя Сосруко, оставшийся в живых, — сказал Джилахстан своей до чери, — он хочет, чтобы мы погибли от жажды. Но я прикажу вырыть колодец. Бессилен против меня сын Сатаней, рожденный от пастуха!
А сын Сатаней, видя, что в крепости вырыли колодец, стал думать: как ему отомстить Джилахстану? Думал — и придумал.
В Стране Нартов было известно, что испы, крохотные люди, разрубили в сражении голову Джилахстана. Тлепш спаял эту разрубленную голову, наложив на нее медную заплату. Так и жил Джилахстан с медной заплатой на голове.
Вспомнив об этом, Сосруко вызвал страшную жару и навел ее на крепость: он надеялся, что голова Джилахстана расплавится. А потом он сменил жару на сильный мороз, чтобы заморозить расплавленный мозг Джилахстана.
Но хитер был Джилахстан. Во время страшной жары он приказал опустить себя в колодец, а во время сильного мороза — завернуть себя в семьсот бурок.
Как тут быть Сосруко? Как отомстить за смерть славного Бадыноко? Ничего не мог придумать сын Сатаней, и кружился он вокруг крепости, никого в нее не впуская, никого не выпуская.
Взмолились Джилахстану его люди:
— Нет в крепости травы для скота, погибнет скот. Разреши отвалить абра-камень и выпустить пастухов и стадо на волю. Сосруко нам ничего не сделает: он не враг пастухам.
— Нельзя отвалить абра-камень, — ответил Джилахстан. — Сосруко ловок, увертлив, он может проско чить в крепость.
Прошло некоторое время, и начался в крепости падеж скота. Но Джилахстан не разрешал отвалить абра-камень. А Сосруко кружился вокруг крепости.
Прошло еще много времени, и уже не только скот, — люди падали в крепости от голодной смерти. Истощенные, ослабевшие слуги стали умолять Джилахстана:
— Пожалей нас, прикажи отвалить абра-камень, дай нам перед смертью хоть раз взглянуть на свободную землю — так легче будет умереть!
Но Джилахстан был неумолим. Тогда Бадах сказала людям:
— Он не пожалеет вас. Он и меня не пожалеет, когда я умру!
Джилахстан был коварен и жестокосерд, но любил свою Бадах. И он приказал отвалить абра-камень.
Истощенные, ослабевшие люди радостно вышли на волю, смотрели на свободную землю, падали на нее, обнимая траву. Сосруко нигде не было видно. Джилахстан, который боялся его, приказал обыскать все ущелья, все укрытия, но Сосруко не нашли.
Прошло много времени, окрепли люди, окреп скот на пастбищах, пахари стали сеять просо и успокоились. Не успокоился один Джилахстан. И вот однажды пришли к нему пастухи и сказали:
— Мы бродили со скотом по степи и вдруг увидели труп у родника. То был Сосруко!
— Он притворился мертвым! — воскликнул Джи лахстан: он все еще боялся своего противника. Это по няла Бадах. Она сказала отцу:
— Разве Сосруко унизится до того, чтобы при твориться мертвым? Видно, он устрашил тебя великим страхом, если ты даже его мертвого боишься!
Слова дочери пристыдили Джилахстана. Он решил отправиться с пастухами к роднику.
— Нельзя же допустить, — сказал он, — чтобы труп сына пастуха осквернял прозрачную родниковую воду. Вы отнесете эту падаль в лес и бросите на съеде ние волкам.
Сосруко лежал на прежнем месте, головой к роднику. Слуги Джилахстана поворачивали его, пиная ногами, с боку на бок, но Сосруко был бездыханным. В его тяжелом булатном теле не было жизни. Джилахстан сразу почувствовал в себе смелость. Он толкнул труп сафьяновым чувяком и сказал:
— Ну, чего ты достиг, сын пастуха, приемыш, за тесавшийся к нартским витязям? Лежишь в степи и гни ешь! Теперь не будет нас, родовитых нартов, устрашать твой меч, выкованный Тлепшем из косы бога плодоро дия! Теперь этот меч будет моим!
Джилахстан нагнулся, чтобы вынуть из ножен меч Сосруко, но тут Сосруко вскочил, ударил Джилахстана булатной ладонью и сбил его с ног. Жизнь ушла из тела Джилахстана.
— Тхожей! — крикнул Сосруко. Из рощицы выско чил верный конь. Слуги Джилахстана разбежались в разные стороны, а Сосруко сел на коня и помчался в крепость.
Бадах сидела в башне и вышивала золотом платок. Сосруко крикнул ей:
— Эй, красавица, долго ты насмехалась над нарт скими витязями. Хватит!
Сосруко снял красавицу Бадах с башни, посадил ее перед собою на гриву коня и поскакал в обратный путь.
Вот едет Сосруко с драгоценной ношей, покрытой буркой, едет-скачет и приближается к развилине трех дорог. На распутье сидит Куйцук, а вокруг него пасутся козы.
Сказал Сосруко:
— Да умножится твое стадо, Куйцук! Помнишь, ты говорил мне, что мечтаешь хоть раз взглянуть на красавицу Бадах? Смотри: вот она!
И Сосруко приподнял бурку.
Но застенчивый Куйцук не осмелился взглянуть на прекрасную Бадах. Он потупил глаза.
Сосруко рассмеялся, пожелал пастуху счастливых дней и поскакал дальше, увозя на своем коне красавицу Бадах — ту, о которой мечтали все витязи Страны Нартов.
А Куйцук глядел ему вслед.
Как Сосрупо победил злобного Тотреша
Ой, ты, старая песня,
Лейся звонко и стройно,
Будь достойна Сосруко!
Вот что было однажды.
Солнце знойно палило,
И, страдая от жажды,
Конь Тхожей, беспокойно
Озираясь, тащился.
Нарт Сосруко в печали
В дом родной возвратился.
Как слабейший из слабых,
Свесясь набок, Сосруко
В дом родной возвратился.
Ой, не сразу вошел он
В дом родной — нарт Сосруко:
Он к дверям прислонился,
Думой грустною полон,
Неподвижный, угрюмый...
На столе стоят яства,
Но поесть нет охоты,
На столе стоит сано —
Не развеет заботы.
Тут с высокого ложа
Сатаней опустилась,
Обратилась к Сосруко
С материнскою речью:
"Ой, Сосруко, мой сын,
Ой, Сосруко, мой свет!
Ты в кольчугу одет,
Словно в солнечный свет!
Словно солнце — твой щит,
Ой, джигит, чье копье
Страшно недругам всем,
Ой, Сосруко, чей шлем —
Как сиянье зари!
Говори: что с тобой?
Ты на Хасу, мой сын,
Молодцом поскакал, —
С потемневшим лицом
Возвратился назад.
Что на Хасе стряслось?
Смутен, жалок твой взгляд.
Говори же, мой свет!"
И в ответ молвил сын:
"Не скажу, гуаша нартов,
Почему твой сын расстроен:
Женщине о Хасе Нартов
Не рассказывает воин.
А рассказывает, — значит
Не достоин званья мужа!"
Но в ответ —Сатаней:
"Ой, Сосруко, мой свет,
Ой, Сосруко, мой сын,
Ты один у меня.
Нет, не девять бойцов,
Нет, не десять сынов
Снарядила я в путь:
Ты один у меня!
Не чета, не родня
Я другим матерям:
Я сажусь на коня,
И, как нарт, я скачу!
Я вмешаться хочу
Не в чужие дела,
Это дело — мое,
Сын мой, тело мое!
Правду всю мне открой:
Что с тобой, говори?
Где сошелся с тоской,
Где покой потерял?
Не ответишь — к утру
Я от горя умру!"
Ей Сосруко — в ответ:
"Мать моя с красой девичьей!
Ты обличье изменяешь,
Ты умней мудрейших нартов,
Сатаней, гуаша нартов!
Слова не скажу тебе я.
Ты Тхожея расспроси-ка:
Он мою обиду знает".
Сатаней, спокойно с виду,
Направляется к Тхожею,
Обращается к Тхожею:
"Будь голодным волком съеден!
Отвечай мне, только с толком:
Что стряслось в дороге с вами?
Выехал ты горделиво,
А вернулся с гривой пыльной
И едва волочишь ноги.
Одинокий мой, прошу я
Именем тебя родившей —
Отвечай: с какой кручиной
Моего столкнул ты сына,
Отвечай: с какою мукой
Мой Сосруко повстречался?"
Конь Тхожей громко ржет:
"Госпожа Сатаней!
Честно сыну служа,
Что скажу я тебе,
Нартских женщин краса?
Третий день, как я в рот
Ни крупинки овса,
Ни травинки не брал,
Ни росинки не брал,
Третий день, как твой сын
Позабыл про еду.
Пусть расскажет твой сын,
Где он встретил беду.
Подведу ли его,
Своего седока?
Если всадник молчит,
Конь обязан молчать!"
И опять Сатаней
Возвращается в дом,
Обращается мать
К сыну с речью такой:
"Ты молчишь, мой сынок, —
Конь молчит, как седок!
Лучше сердце мое
На куски разорви.
Я умру от тоски!
Хочешь смерти моей?
А не хочешь — открой:
Что случилось с тобой?"
Отвечает ей сын:
"Сатаней, моя мать,
Что сказать я могу?
Меч развеет один
Боль мою и беду,
Доказав: я не трус...
Приготовь мне еду,
Чтобы мощь в ней жила,
Но чтоб легок был груз,
А поклажа — мала:
Уезжаю чуть свет".
И в ответ — Сатаней:
"Ой, Сосруко мой булатный,
Статный мой, черноволосый!
Если на мои вопросы
Не ответишь — мне ответят
Ножницы мои стальные!"
Сатаней ларец раскрыла,
Из ларца она достала
Ножницы свои стальные:
В грудь вонзить она решила
Ножницы свои стальные, —
Отнял у нее Сосруко
Ножницы ее стальные:
"Сатаней, гуаша нартов,
Кто тебя умней и краше?
Лик твой, солнцем осиянный,
Твой наряд золототканный
Славятся в отчизне нашей!
Не лишай себя ты жизни:
Пусть тебя помянут люди
Не словами укоризны!
Правду я тебе открою.
Поскакав на Хасу Нартов,
Я увидел под горою
Два больших, враждебных войска,
Что стояли и ругались,
Но вступить боялись в битву.
Мне противно видеть войско,
Что робеет перед битвой.
"Мужество не знает страха!" —
Так воскликнув, вскоре был я
Меж войсками, полон гнева.
Саблей со всего размаха
Бил я вправо, бил я влево,
Княжьи головы рубил я,
Чтоб вскипела ярость битвы.
Вот сошлись войска, дерутся,
Жаждой славы пламенея.
Я смотрю, учусь, как бьются,
Проверяю — кто сильнее,
Кто смелее, кто умелей...
Поскакал я дальше к цели,
Человека не встречая,
Лишь моя борзая — рядом.
Прибыл я на Хасу Нартов.
Началось у нас веселье,
И в ущелье многотравном
Первым был я в играх нартов,
Первым был я в плясках нартов,
Словом был почтен заздравным,
Старцы мудрые, как другу,
Поднесли мне чашу нартов
И кольчугу золотую.
Я свою борзую кликнул
И помчался на охоту.
До Хазаса я добрался,
Я взбирался и на горы,
Был в степях, просторы меря,
А нигде не встретил зверя,
А нигде не встретил дичи.
Без добычи возвращаясь,
Черное пятно приметил,
Что взметнулось из оврага.
И отвага мне сказала:
"Как ты можешь жить на свете,
Если он живет на свете?
Как ты по земле ступаешь,
По которой он ступает?"
Я погнал за ним борзую, —
Он быстрее оказался.
Я помчался на Тхожее, —
Он быстрее оказался!
Свирепея от досады,
Трижды я огрел Тхожея,
За врагом, за окаянным,
Ураганом полетел я.
Вот я слышу, как он дышит,
Я кричу —не слышит всадник.
Матушка моя родная!
Как догнать его не зная,
Я пустил стрелу вдогонку,
И она впилась в лопатку.
Обернулся черный всадник,
Выдернул стрелу стальную,
Выбросил стрелу стальную
Словно муху, чуть живую,
Взвился черным ураганом,
За степным курганом скрылся!
Кликнул я свою борзую
И пустился в путь обратный.
Еду я тропой степною, —
За спиною слышу топот,
Слышу окрик, оглянулся —
Черный всадник предо мною!
Сразу в нем признал я нарта,
Чье древко железным было,
Лезвие двуострым было.
Это грозное оружье
Под ноги Тхожею бросив,
Он ко мне коня направил,
И заставил он споткнуться
Быстроногого Тхожея,
А меня—дрожать от страха.
Он из рук моих поводья
Быстро вырвал, размахнулся,
Он копьем меня коснулся,
Два моих ребра сломал он.
Был готов я к поединку,
Но меня с седла он сдвинул,
Как пушинку, поднял в небо,
Опрокинул, как травинку,
Бросил наземь, и плечами
Целое вспахал я поле.
И от боли зарыдал я,
Много слез и много крови
Из моих очей он пролил,
В пот вогнал меня воловий,
Из груди моей он пролил
Молоко, которым был я,
Матушка, вскормлен тобою!
Он усы мои густые
Вывалял в пыли дорожной!
Чтоб лишить ничтожной жизни,
Он меня вогнал по пояс
В прах степной одним ударом,
Вынул меч, чтоб обезглавить, —
И слукавить я решился:
"Нартский муж, — сказал я громко, —
Не могу тебя убить я:
В день веселый Санопитья
Нарта нарт не убивает:
Там, где пир, — не к месту горе!
Кто об этом забывает,
Верь мне, погибает вскоре.
Дай мне трое суток сроку:
Встречусь я с тобою снова".
Он — в ответ, с усмешкой злою:
"Для ничтожества такого
Слишком много трое суток!
Завтра, с первыми лучами,
На Хараме ждать я буду.
Не приедешь — трусом жалким
Будешь заклеймен повсюду:
Нарты крепко держат слово,
Нарушающих — сурово
Грозные карают боги,
И лжецов мы не жалеем!"
Так сказав, меня с Тхожеем
Он щелчком столкнул с дороги,
Я взметнулся, полетел я
Через горные отроги,
Отдышался, оглянулся, —
Оказался на пороге
Своего родного дома!
Сатаней, моя гуаша!
Встреча наша с тем злодеем
Завтра утром состоится,
Но боится сын твой утра!
Мудро поступи, гуаша:
Ножницы свои стальные
Ты заставь скроить одежду
Под доспехи боевые
И в меня всели надежду!"
И в ответ — Сатаней:
"Ой, Сосруко, мой свет,
Ой, Сосруко, мой сын,
На лице твоем — тень!
Каждый день, каждый день,
Как сыновнюю дань,
Приносил ты мне лань,
А сегодня ты мне
Ничего не принес!
Где, в какой стороне,
Много пролил ты слез,
Где сошелся с тоской?
Ты скажи мне, какой
Исполин одолел
В поединке тебя?,
А не скажешь, каков
С виду тот исполин,
Ой, Сосруко, мой сын,
Не велю для тебя
Одеянье кроить,
От страданья тебя
Исцелить не смогу!"
Опечалился Сосруко
И ответил с мукой в сердце:
"То был всадник крепкорукий:
Эти руки покрывали
Налокотники стальные.
Был под ним косматоногий
Конь, чьи зубы коренные
Крепко удила сжимали,
Конь — вершина всех желаний,
Рыжий, с головою лани,
Вздрогнет — будет на кургане,
Прыгнет — скроется в тумане.
Вот каков он, этот всадник,
Сатаней моя родная!"
Сатаней сказала сыну:
"Хорошо его я знаю.
Он—Тотреш, он — сын Албеча,
Встреча с ним — начало смерти.
Перед ним трепещут дети,
Перед ним трепещут люди,
Полтора десятилетья
Матери сосал он груди!
Воровство, грабеж — обычай
Нечестивца, отщепенца.
Всех считает он добычей —
Старца, женщину, младенца.
Зла желает он вселенной,
Ибо сам он — злая сила.
Земли он опустошает
Тена, Псыжа и Индыла;
Если путника завидит,
Он его уничтожает,
Нартов злобно ненавидит,
Нартам смертью угрожает.
Но Тотреша, милый сын мой,
Ты не одолеешь силой:
Всех сильней он в грозной сече!..
Отстоял, при первой встрече,
Душу ты свою живую
Хитростью, а я вторую
Хитрость выдумать сумею!"
Сатаней во двор выходит,
Направляется к Тхожею,
Обращается к Тхожею
Так, чтоб слышал и Сосруко:
"Наш скакун косматоногий,
Сокращаешь ты дороги,
Всех коней опережаешь!
Сам ты знаешь, сам ты видишь,—
Такова моя судьбина:
Я не девять снаряжаю,
Я не десять отправляю,
А единственного сына!
Почему же, конь бесценный,
На него позор навел ты,
На меня позор навел ты?
Не получишь больше сена
И овса ты не получишь:
Грызть да грызть бурьян заставлю,
Обесславлю весь твой род я!"
Тут заржал Тхожей, ответил:
"Сатаней, гуаша нартов,
Мать заботливая наша!
Ты грозна и величава,
Нрава твоего крутого,
Злого языка боятся
И богатыри, и кони!
Завтра утром сын твой смелый
Встретится с врагом могучим.
Этот день счастливым сделай,
Из хороших — наилучшим!
Я же сделаю для боя
Все, что скакуну под силу,
Лишь не совершу того я,
Что Сосруко не под силу!"
Сатаней коню сказала:
"Сто звенящих колокольцев
Богу Тлепшу закажу я,
Нартским девушкам красивым,
Конь ретивый, прикажу я
На твою повесить гриву
Сто звенящих колокольцев.
О Тхожее ходит слава:
В мире нет коня быстрее!
Но когда не сможешь сделать
То, что скакуну под силу, —
Выброшу тебя в селенье
На съеденье псам голодным!
Мальчик мой не сможет сделать
То, что витязю под силу,—
Брось его без сожаленья
И с пустым седлом вернись ты
Из чужбины к нам в селенье,—
Конь бесславного мужчины!"
Тут заржал конь Тхожей:
"Сатаней, наша мать!
Можешь дать мне овса,
Можешь сена мне дать,
Удилами взнуздать.
Колокольцы скорей
К мягкой гриве моей
И к хвосту привяжи.
Сто орлов, сто собак
Ты со мной отпусти,
Ты смети все бугры,
Все холмы на пути,
А когда не смогу
Я Сосруко помочь,
Пораженье врагу
В добрый час нанести, —
Не жалей ты коня,
А отдай ты меня
На съедение псам!"
Слышит с радостью Сосруко
Речь Тхожея удалого,
Говорит коню Сосруко:
"Верный конь, скажи мне слово:
Во вчерашней неудаче
Только я один виновен
Или также ты виновен?"
Отвечает конь горячий:
"Сын пастуший, ты послушай:
На лугу я был, где травы
Величавы, благовонны,
Но травинки я не тронул.
Над ручьем я наклонился,
Отразился в светлой влаге,
Но и капли я не выпил.
Во вчерашней неудаче
Я виновнее, Сосруко!"
Молвил матери Сосруко:
"Сатаней, моя мать,
Ты всех женщин умней!
Я клянусь, что к врагу
Завтра утром примчусь,
Сотворю, что смогу,
Не смогу — мой позор.
Научи меня, мать,
Как врага обмануть,
Снаряди меня в путь,
Счастья мне пожелай!"
Мать сказала в ответ:
"Ой, Сосруко, мой свет,
Ой, Сосруко, мой сын!
Ты в кольчугу одет,
Что как солнце горит,
И сияет твой щит,
Словно солнечный свет!
Боль твоя — боль моя,
Твой позор — мой позор.
Твой противник — хитер,
Он — исчадие зла.
Удила его — сталь,
Плеть его — горный путь,
Но врага одолеть
Я тебя научу.
День ты в ночь преврати,
Мир туманом одень,
Подкрадись к седоку,
На скаку закричи,—
Вздрогнет злобный Тотреш,
Дернет он удила,
Челюсть он разорвет
Скакуна своего,
Разорвет — упадет.
Если враг на земле,
Тот сильней, кто в седле.
Всадник, с пешим врагом,—
Ты с Тотрешем сразись.
Обратится с мольбой:
"Завтра бой довершим",—
Тем словам ты не верь,
Ибо знаешь ты сам,
Как с врагом поступить:
Должен голову ты
У врага отрубить,
Чтоб не мучил людей
Злобный сын Барымбух,
Чтоб злодей не терзал
Молодиц и старух,
Стариков и детей".
Сто красавиц для Сосруко
Сшили бранную одежду,
На Тхожея нацепили
Сто звенящих колокольцев.
Всадник с матерью простился
И пустился к месту встречи,
К месту сечи богатырской.
Конь Тхожей — как вихрь летучий,
Как морской прибой могучий:
То над ним несутся тучи,
То он тучи попирает,
То он разверзает небо,
То он землю разверзает.
Гул стоит в степях и чащах
От борзых, за ним бегущих,
От орлов, над ним парящих,
От звенящих колокольцев!
Утром, с первыми лучами,
Приближается Сосруко
К месту встречи богатырской, —
Видит: на горе Хараме
Возвышается противник.
Конь его прядет ушами
И дрожит под великаном.
Нарт Сосруко, сын отваги,
Мир одел густым туманом,—
Горы, долы и овраги
Потонули в том тумане.
Рыжий с головою лани,
Испугался конь Тотреша,
Испугался, ржет невнятно,
Рвется он домой, обратно.
Тут, не сдерживая брани,
На коня Тотреш прикрикнул:
"Рыжий, с головою лани,
Почему, скажи, грызешь ты
Удила в остервененье
И меня домой несешь ты?
Иль спешишь на погребенье?
Иль тумана испугался?"
Но поклялся конь Тотреша
Барымбух, колдунье грозной,
Что не состоится встреча
Всадника его с Сосруко,
Что не будет сын Албеча
Биться в этот день с Сосруко,
Что помчится конь обратно
До прибытия Сосруко!
А Сосруко, нарт булатный, —
Он все ближе, он все ближе!
Мчится рыжий конь Тотреша,
Тонет путь пред ним во мраке,
А за ним собаки скачут,
За ноги его хватают,
А над ним орлы взлетают,
Больно бьют его крылами
И клюют его нещадно.
Зазвенели на Хараме
Сто певучих колокольцев!
Как спастись коню Тотреша
От борзых, за ним бегущих,
От орлов, его клюющих,
От звенящих колокольцев,
Наводящих черный ужас?
А Тотреш бранится злобно,
Брань его громоподобна,
Но она не помогает:
Не внимает этой брани
Рыжий, с головою лани,
От Тхожея убегает.
Сын Албеча, свирепея,
Скакуну бока сжимает,
Скакуну ломает ребра,
Скакуну ломает челюсть,
Надвое коня ломает, —
Альпа, с головою лани, —
Из седла летит на землю.
Подскочил к нему в тумане
Нарт Сосруко на Тхожее,
Быстро вынул меч из ножен,
Чтоб Тотреша обезглавить,
Мир избавить от злодея.
И, опоры не имея,
К всаднику Тотреш взмолился:
"Ой, повремени, Сосруко,
Сильнорукий, смуглолицый!
Дал тебе я сутки сроку, —
Дай и ты мне сутки сроку, —
Этот день да будет светел!"
Но ответил так Сосруко:
"Что, мы мальчики с тобою,
В альчики играем, что ли?
Долго ль мы с тобою будем
Назначать друг другу сроки?
Как взгляну в глаза я людям,
Что скажу я нартам смелым,
Если ты, их враг жестокий,
От меня уедешь целым?"
Так воскликнул нарт Сосруко
И Тотреша обезглавил,
Мир избавил от злодея.
Вражью голову Сосруко
Привязал к седлу Тхожея
И коня домой направил.
* * *
Барымбух, колдунья злая,
Сына ждет до новолунья,
А Тотреш назад не скачет.
Вот пришла колдунья к нартам,
Вот пришла колдунья, плачет:
"Нарты, чем себя утешу?
По Тотрешу я тоскую:
Где он — близко ль, на чужбине,
Жив ли, мертв ли — я не знаю.
Поезжайте, разыщите,
Принесите мне о сыне,
Нарты-родичи, известье!"
Нарты знали: где колдунья,
Там — проклятье, там — бесчестье,
Где Тотреш — там страх и горе,
Там в позоре гибнут люди.
Но обычай был у нартов:
Если женщина попросит —
Бросит все дела мужчина,
Чтоб ее исполнить просьбу.
И старуху утешая,
Сели на коней два нарта:
Нарт Имыс и грузный Пшая.
Едут мало или много,
А дорога их приводит
К смуглолицему Сосруко.
Нарты молвили: "Сосруко,
Нарт булатный, тонкостанный,
Презирающий обманы!
Не встречался ль ты с Тотрешем,
С тем, кто страшен пешим, конным,
Перед кем трепещут души?"
Сын пастуший им ответил:
"Нарты, ищущие нарта!
Если вы найти хотите
Рыжего коня Тотреша,
То ищите на Хараме
Рыжего коня останки.
Если вы найти хотите
Тело мертвого Тотреша,
То ищите на Хараме
Притеснителя останки.
Если вы найти хотите,
Нарты, голову Тотреша, —
Далеко вы не ищите:
За моим седлом найдете!"
В гневе закричали нарты:
"Ой, Сосруко чернокостный,
Разве ,ты забыл, булатный,
Что Тотреш — воитель грозный,
Что Тотреш — воитель знатный,
Что из нашего он рода?
Эй, пастушья ты порода,
Разве ты забыл, проклятый,
Что за нарта мстить мы будем, —
Не уйдешь ты от расплаты!"
Но Сосруко смуглолицый
Не боится, говорит им —
Родовитым этим нартам:
"Не страшусь я вашей мести,
Дело чести совершил я,
Подлого убив злодея!"
Так сказав, стегнув Тхожея,
Поскакал Сосруко дальше.
Нарты, родичи Тотреша,
Не посмели с ним сразиться"
Только вслед ему глядели,
Трепеща и ненавидя.
Долго скачет, долго мчится
Смуглолицый нарт Сосруко.
Спешивается Сосруко
У дверей родного дома
И, не говоря ни слова,
Вносит голову Тотреша.
Сатаней сурово смотрит,
Говорит гуаша нартов:
"С головой врага приехать —
Небольшая это доблесть.
С головой врага приехать
В дом врага — вот это доблесть!
Разве ты, сыночек, хуже
Самых родовитых нартов,
Разве слабым мужем вырос?
К Барымбух скачи, мой мальчик,
Ей вручи, родившей нечисть,
Голову злодея-сына,
Нартским мужеством владея.
Но страшись ее коварства,
Но страшись ее обмана.
Пред тобой поставит сано,
Пред тобой поставит яства,
Скажет: "Здравствуй, нарт Сосруко,
Пирога ломоть отведай".
Следуй моему совету:
Ты не ешь, не пей, покуда
Есть и пить не будут нарты".
Вот Сосруко едет-скачет,
Прячет под широкой буркой
Голову врага-злодея.
К Барымбух во двор въезжает,
Нартским мужеством владея,
И, печали вестник, справа
Спешивается с Тхожея.
Поняла колдунья злая:
Раз приехал к ней Сосруко,
Значит, нет в живых Тотреша.
Думает колдунья злая:
"Пусть он спасся от Тотреша, —
Будет он моей добычей!"
Как велит обычай нартов,
Барымбух пирог выносит,
С тайной злобой просит гостя:
"Пирога, прошу, попробуй!"
Ой, Сосруко сильнорукий
Тот пирог с мясной начинкой
Разрывает на две части
И бросает дряхлой суке.
И случилось тут несчастье:
Сразу околела сука!
Нарт Сосруко рассердился,
Крикнул он, пылая гневом:
"Барымбух, колдунья злая,
Чье оружие — отрава,
Чья забава — скорбь людская,
Чьи законы — ложь и подлость!
Я, от пастуха рожденный,
Прискакал к тебе с подарком!"
Быстро голову Тотреша
Достает он из-под бурки,
Барымбух в подол бросает,
Покидает двор колдуньи.
Ведьма ножницы хватает
И бросает их в Сосруко.
Эти ножницы стальные
Косяки дверей пронзают,
Пробивают ствол древесный,
И к стволу черкеску нарта
Пригвождают, но мгновенно
Отрывает нарт Сосруко
От ствола свою черкеску,
И, с разодранной черкеской,
Уезжает от колдуньи, —
Лишь сверкает шлем чудесный,
Полный солнечного блеска...
Так погиб Тотреш проклятый
От руки Сосруко честной.
Как Сосруко добыл огонь
Нарты скачут в поход,
Нарты скачут вперед,
Чтоб врагов покарать,
Чинтов рать разгромить,
Скачут в бой по степям,
А Сосруко с собой
Порешили не брать.
Нартов страшный мороз
Настигает в пути.
Как проехать-пройти?
Каждый всадник прирос
К этой мерзлой земле,
И в седле он дрожит
В этих Кумских степях:
Мир — в цепях ледяных!
Горе нартским бойцам,
Горе нартским коням!
Стала стужа сильней,
Сила мужа — слабей.
Старцы-нарты кричат
Среди Кумских степей, —
Снег у них на глазах,
Злоба в их голосах:
"Эй, Имыс, есть огонь?"
"Нет огня у меня".
"Эй, Сосым, есть огонь?"
"Нет огня! Нет огня!"
"Эй, Химиш, есть огонь?"
"Нет огня у меня".
"Ашамез, есть огонь?"
"Нет огня! Нет огня!"
Нет огня у нартов смелых.
Разве так в походы скачут?
Тут Насрен Длиннобородый
Обратился к нартам смелым:
"Смертным стал наш путь отныне,
Все в пустыне мы погибнем,—
Тот, кто стар, и тот, кто молод.
Горе нартам: холод смертный
Свалит, превратит нас в трупы!
Ох, мы глупы, глупы, нарты,
Будет нам вперед наука:
Надо было взять с собою
Смуглолицего Сосруко,
Всадника того, чье имя
Чинты в страхе произносят,
Чьи следы приносят счастье,
Чье участье в деле бранном
Все напасти побеждает,
Чье копье готово к бою,
Пролагает путь к победе,
Чей высокий шлем сверкает
Нам звездою путеводной,
Чьей отвагой благородной,
Как кольчугой, мы прикрыты,
Чья стрела воюет с вьюгой,
Из беды людей выводит,
В трудный час находит выход.
Мы напрасно, братья-нарты,
Поскакали без Сосруко!"
Нарты смелые — в печали:
Надо было взять Сосруко!
Кто там в холоде-тумане
На кургане показался?
То примчался нарт Сосруко:
Там Сосруко, где опасность,
Где нуждаются в подмоге!
Посреди дороги вьюжной
Нартов дружный клич раздался:
"Здравствуй, наш воитель грозный,
Предводитель знаменитый!
Мы в ночи морозной гибнем.
Помоги ты, если можешь,
Если можешь, разожги ты
Поскорей костер горячий!"
"Всем удачи я желаю, —
Говорит в ответ Сосруко, —
Кто же в путь коня седлает,
Без огня в пустыню скачет?
У меня и малой искры
Не найдется, потому что
Без огня я в путь пускаюсь,
Холода не опасаюсь.
Не расстраивайтесь, нарты,
Я сейчас огонь добуду.
Не отчаивайтесь, нарты,
Я для вас огонь добуду!"
Он достал стрелу стальную
И пустил в звезду ночную, —
Падает звезда ночная,
Шумно рассыпая искры.
Хвалят всадники Сосруко,
Нарты руки подставляют,
Чтоб согреться хоть немного,
Но тревога снова в сердце:
Сразу же звезда погасла
И растаяла в пустыне, —
И опять в кручине нарты!
Что же делать Сосруко?
Он, могучий, решает
Из беды неминучей
Смелых вызволить нартов.
Он садится, упрямый,
На лихого Тхожея,
Не робея, летит он
На вершину Харамы.
Вот он видит, бесстрашный:
Дым из башни старинной
Вьется, тонкий, и тает,
И скрывается в тучах.
И дымком осчастливлен,
Он тайком подъезжает, —
Семь оград, семь колючих
Замечает Сосруко:
То — жилище Иныжа.
Подъезжает поближе,
Видит — пламень высокий
В сердце круга пылает:
То Иныж одноокий,
Мощным кругом свернувшись,
Спит, храпит, головою
Опершись на колени.
Озарен головнею,
Рот раскрыт, нехватает
В нем переднего зуба,
А костер все пылает
В сердце мощного круга,
Ни на миг не слабея...
И Сосруко Тхожея
Вопрошает, как друга:
"Нартам нужен огонь.
Что же делать нам, конь?"
Конь проржал семикратно:
"Ой, Сосруко булатный,
Сильнорукий и статный!
Не поедем обратно,
А подъедем к Иныжу.
Как поближе подъедем, —
Бег свой конский, горячий
Обращу в шаг собачий,
Как поближе подъедем,
Не пойду по-собачьи,—
Подкрадусь по-кошачьи
Я, рожденный из пены!
Перепрыгну я стены
Этой башни старинной,
Над Иныжем, бесстрашный,
Встану я на дыбы.
Победим без борьбы:
Наклонись ты к огню
И хватай головню".
Полетел к старой башне
Конь, советчик всегдашний
Удалого Сосруко.
Как подъехал поближе, —
Конский бег свой горячий
Обратил в шаг собачий,
А подъехал поближе, —
Обратил шаг собачий
В легкий шорох кошачий,
А приблизился к башне, —
Быстрым вихрем рванулся,
Легкой пылью взметнулся
Над старинною башней.
А бесстрашный Сосруко
Наклонился к огню
И схватил головню —
Да неловко схватил —
Отскочил уголек,
На Иныжа упал,
Опалил ему бровь —
Бровь густая зажглась.
Приоткрыл великан
Свой единственный глаз,
Головни сосчитал —
Нехватает одной:
Смелый нарт с головней
Ускакал далеко!
Заорал великан:
"Кто меня обокрал?
Чтоб тебя, сучий сын,
Мой отец покарал!"
Не вставая, Иныж
Руки вытянул вдруг,
Опустил за порог.
Стал он шарить вокруг,
Семь обшарил дорог.
А Сосруко скакал
День за днем — семь ночей,
А подъехал к реке, —
Оказался Тхожей
У Иныжа в руке!
Посмотрел великан
На того, кто посмел
Ускакать с головней,
Видит — весь он стальной.
И подумал Иныж:
"Этот малый — крепыш.
Хоть и глуп коротыш,
А заменит мне зуб!"
Так во рту великана
Очутился Сосруко.
Не смутился Сосруко,
Вынул меч смертоносный,
Резать начал он десны
Великана Иныжа.
Не стерпел сильной боли
Великан одноглазый:
Сразу выплюнул нарта.
Оказался на воле
Смуглолицый Сосруко!
Тут воскликнул Иныж:
"Слушай, нартский малыш,
Похититель огня!
Недруг есть у меня —
Смуглолицый Сосруко.
Отвечай поскорей:
Где он — сын Сатаней,
Смуглолицый Сосруко?
С великанами в ряд
Нарты ставят Сосруко,
Так о нем говорят:
"Он сильней на земле
Всех, сидящих в седле,
Великанов сильней
Смуглолицый Сосруко!"
Говори же скорей:
Где он — сын Сатаней,
Смуглолицый Сосруко?"
Отвечает Сосруко:
"У подножия гор
Я у нартов пастух.
Мало видел мой взор,
Много слышал мой слух.
Не видал я Сосруко,
Но слыхал о Сосруко,
Где храбрец — не скажу,
Но о нем расскажу".
Отвечает Иныж:
"Если, нартский малыш,
Ты не смог мне сказать,
Где гуляет Сосруко,
То сумей показать,
Как играет Сосруко!"
Тут Сосруко встрепенулся,
Усмехнулся, молвил слово:
"Нет такого человека
Среди нартов, что сумел бы
Игры повторить Сосруко.
Нарты верят: нет такого
Великана, что сумел бы
В играх победить Сосруко!"
Рассердился одноглазый:
"Не болтай, пастух плюгавый,
А начни свои рассказы
Про Сосруковы забавы!"
"Я слыхал, для Сосруко
Нет милее игры:
Он стоит, наш Сосруко,
У подножья горы;
Абра-камень бросают
Нарты с этой горы;
Но Сосруко булатный —
Богатырь настоящий:
Лбом толкает обратно
Абра-камень летящий!"
"Мне ли это не под силу?
Ну-ка живо, пастушонок,
Камень ты пусти с обрыва!"
Нарт берет огромный камень
И с горы его бросает,
Великан огромный камень
Ловит лбом и лбом толкает,
Возвращает на вершину,
Громко восклицает: "Право,
Хороша забава эта!
От нее — поесть охота,
А работа—лбу на пользу:
От ударов лоб крепчает!
Мне игра пришлась по нраву,
Но забаву потруднее,
Может быть, пастух, ты знаешь?.."
Где, Сосруко, твой разум?
Ох, беда с одноглазым:
Смерть к нему не приходит!
Тут уводит подальше
Великана Сосруко,
Говорит великану:
"Тот, чье имя — Сосруко, —
Так твердит нартский род,—
Опускаясь на землю,
Открывает свой рот;
В рот кладут ему стрелы.
А Сосруко умелый
Их головки жует, —
Он жует и смеется,
А концами плюется!"
"Рот набей мне доотказу:
Не боюсь такой работы!" —
Усмехается и сразу
Опускается на землю
Великан широкоротый,
Открывает пасть большую.
Набивает доотказу
Стрелами ее Сосруко.
Нипочем Иныжу злому
Нарта юного уловки!
Великан жует головки,
А концами стрел плюется
И смеется над Сосруко:
"Пастушонок нартский! Право,
Хороша забава эта:
Придает слюне свирепость,
А зубам — стальную крепость!
Мне игра пришлась по нраву,
Но забаву потруднее,
Может быть, пастух, ты знаешь?.."
Где, Сосруко, твой разум?
Ох, беда с одноглазым:
Смерть к нему не приходит!
Тут уводит подальше
Великана Сосруко,
Говорит великану:
"Тот, чье имя — Сосруко,
Тешит душу такою
Удалою забавой:
Перед ним, храбрецом,
Нарты ставят котел,
Наполняют свинцом
Исполинский котел,
На огонь его ставят,
И свинец они плавят
Девять дней и ночей —
Вот игра силачей!
Ой, Сосруко недаром
Среди нартов прославлен!
Вот в свинец он садится,
Что кипит, что расплавлен,
И сидит он в котле,
Словно всадник в седле,
Ждет, когда, наконец,
Затвердеет свинец!"
"Мне ли это не под силу? —
Говорит Иныж с зевотой, —
Я в котел с охотой сяду!"
Юный нарт огонь разводит —
На огонь котел поставлен.
Девять дней-ночей проходит —
И свинец в котле расплавлен.
Великан в свинец садится,
Вместе с ним затвердевает,
Но рывком могучим тело
От свинца он отрывает,
Восклицает одноглазый:
"Я своим доволен делом,
Телом стал стократ сильнее,
Захотелось пообедать!
Мне игра твоя по нраву,
Но забаву потруднее,
Может быть, пастух, ты знаешь?
А не знаешь — будет худо:
Сам себя я позабавлю,
Я живьем тебя расплавлю!"
Где, Сосруко, твой разум?
Ох, беда с одноглазым:
Смерть к нему не приходит!
Смуглолицый Сосруко
Речь такую заводит:
"Ой, двужильный, двуглавый,
Не спеши пообедать,
Чтоб успел я поведать
О забаве последней:
Там, где в океан глубокий
Устремляются, вскипая,
Всех семи морей потоки, —
Опускается в пучину,
Дна стопой не доставая,
Ртом воды не набирая,
Тот, кого зовут Сосруко.
Дуют, дуют старцы-нарты,
Семь ночей, семь дней колдуют,
Замораживают море,
Смуглолицого Сосруко
Замораживают в море.
Он в пучине, в лед одетый,
Семь ночей, семь дней проводит,
Дожидается рассвета,
Гордо плечи распрямляет,
Лед ломает и выходит".
"Мне ли это не под силу!" —
Восклицает одноокий.
Нарт его туда приводит,
Где семи морей потоки
В океан глубокий, грозный
Устремляются, сливаясь.
Опускается в пучину
Великан Иныж, стараясь
Не коснуться дна стопою
И в воде не захлебнуться.
Холод напустил Сосруко
И в пучине океана
Великана заморозил.
В той пучине великана
Семь ночей, семь дней держал он,
А потом сказал он: "Выйди!"
Не был великан в обиде.
Поднатужась, одноглазый
Сильными повел плечами —
Лед могучий треснул сразу.
"Погоди! — вскричал Сосруко. —
Я нагнал не все морозы,
Трещины не все заделал,
Лед еще не очень крепок!"
Дунул нарт — взвились метели,
Затрещал мороз жестокий,
И семи морей потоки
На бегу оцепенели!
Нарт в пучине океана
Великана заморозил,
Крепким льдом сковал он воду,
Злобному уроду крикнул:
"Эй, Иныж, попробуй, вырвись,
Ты из плена ледяного!"
Поднатужась, одноглазый
Плечи распрямляет снова,
Гневно силы напрягает.
Вот на лбу надулись жилы,
Глаз единственный моргает, —
Поздно: в этом льду могучем
Заморожен одноглазый!
Вынув быстрый меч из ножен,
Тут подумал нарт Сосруко:
"Я врага сковал надежно,
Душу можно позабавить —
Обезглавить великана!"
Но подул Иныж свирепый
И отбросил он Сосруко
Сразу на два перехода.
Прискакал назад Сосруко,
Сзади подскакал к Иныжу,
Осадил на льду Тхожея,
Чтоб злодея обезглавить,
Но бессилен меч двуострый:
Волоска снести не может
И царапинки оставить!
Загремел одноглазый:
"Если б не был я глупым,
Догадался бы сразу
По твоим тонким икрам,
По твоим хитрым играм,
Что я вижу Сосруко:
Смерть приходит к Иныжу!
Ой, Сосруко булатный,
Ратный всадник ты нартский!
Не трудись понапрасну, —
Головы не отрубишь,
Только меч ты затупишь!
Поднимись-ка ты лучше
На порог моей башни,
На дверях моей башни
Меч увидишь могучий.
Этот меч ты прославишь:
Обезглавишь Иныжа!"
Повернул коня Сосруко,
К башне великана скачет.
"Нет ли хитрости, обмана,
Западни в речах Иныжа?"
Так подумав, нарт Сосруко
Открывает двери башни,
Только сам не входит в башню,
А полено он бросает
И срывается мгновенно
С притолоки меч могучий
И вонзается в полено.
Нагибается Сосруко,
Меч за рукоять хватает,
И назад с мечом Иныжа
Возвращается Сосруко.
Великан, его увидев,
Зарыдал рыданьем громким:
"Ой, Сосруко, всадник ратный,
Нарт булатный, статный воин!
Я спокоен был, я думал,
Что моим мечом ты будешь
Обезглавлен, что навеки
Буду от тебя избавлен.
Меч в твоих руках я вижу,
Смерть пришла к Иныжу ныне.
Если так — в моей кончине
Пусть отраду, нарт, найдешь ты.
Обезглавь меня скорее,
Вытяни из шеи жилу,
Опояшь себя, и силу
Великана обретешь ты,
И тогда никто из нартов
И никто из великанов
Одолеть тебя не сможет!"
Отвечал ему Сосруко:
"Не за сказками я прибыл, —
Прибыл на твою погибель,
Чтоб добыть огонь для нартов,
Чтоб спасти друзей от смерти.
Не нужна твоя мне жила,
Полная отравы мерзкой:
Только сила человека
На земле достойна славы!"
Так воскликнув, нарт Сосруко
Обезглавил великана
И коня к друзьям направил,
Захватив огонь Иныжа.
От мороза, от метели
Коченели, сжавшись в кучи,
Нарт могучий, конь летучий, —
Исходили в горьком плаче.
Прискакал к друзьям Сосруко
И развел огонь горячий,
Отогрел коней и нартов.
Нарты поклялись в пустыне:
"Ой, отныне без Сосруко
Никуда мы не поедем —
Ни в походы, ни в набеги,
В том навеки мы клянемся!"
