ЛЕГЕНДА О ХАМТАКО
Это сказание мать Кученей передала сыну Баркуку, который стяжал великую славу. Ребенком он был похищен пиратами и продан в рабство в Сирию, а позже, пройдя путь испытаний, стал султаном Египта и Сирии.
Закат багровый угасал, и мрак вступал в свои границы. Нависла ночь чернее головешки в турлучной печке.
Кученей, уставшая от дневных забот, прежде чем пойти к себе в опочивальню, зашла к Баркуку, который лежал без сна.
– Что не спишь, сынок?
– Мама, – ответил сын, – я жду тебя. Перед сном хочу услышать любимый мой хыбар про героя Хамтако, который сражался против черных джиннов.
– Ну что ты, поздно, я устала, хочу немного отдохнуть. Не забывай: чуть свет нам надо встать.
– Ну, мама, ну прошу, ну расскажи!
– Баркук, ну сколько можно? Я понимаю, что ты влюбился в этого героя, но много раз ты слышал от меня рассказ. Я думала, ты возмужал, а ты, оказывается, еще дитя… Ну, будь по-твоему. Но дай мне слово – как выслушаешь, будешь спать.
Давным-давно случилось это. Младой черкес Хамтако был воином, всех сильней, имел красавицу жену Дуней и двух детей. Воспитывал он сыновей, хотел их сделать воинами, чтобы очаг родной могли без страха защищать. Учил скакать их на коне и с детства любовь к оружию привил.
Вот как-то он заснул на опушке леса, очнулся от прикосновения рук. Глаза открыл: стоят два воина молодых, оружие висит исправно на поясах у них, оба маленького роста и от людей не отличишь. Но по запаху ужасному он понял: стоят над ним воины-джинны. Отец ему когда-то говорил, что между людьми и джиннами нет различия, но люди не переносят запаха джиннов, потому что те живут в другом мире.
Баркук внимал рассказу, в постели теплой лежа, глаза блестели, когда он представлял себе героя. И всякий раз он маму слушал, как впервые. Из всех хыбаров Баркуку больше всего нравилось предание о Хамтако, он готов был слушать Кученей хоть тысячу лет.
А мама продолжала…
И джинны вежливо ему сказали:
– Что ты герой Зихии, храбрый воин, об этом знают в нашем мире. Мы, белые джинны, решили попросить тебя помочь нам против черных джиннов. Они пошли на нас войной, и много наших полегло на поле брани. Старейшины собрались, взяли Книгу судеб, и прочитали, что в борьбе неравной мы все погибнем, если человек один не станет нашим полководцем – черкес по имени Хамтако! И племя просит тебя помочь народу белых джиннов избавиться от ига джиннов черных. Подумай час в тиши лесной, а мы придем, Хамтако, за ответом. Но если вдруг откажешь нам по доброй воле, то не взыщи. Наш старый вождь дал нам наказ: забрать двух сыновей твоих. И если вдруг откажешь в помощи, то никогда не сможешь их увидеть. Дадим твоим обоим сыновьям мы нашу веру, навеки в джиннов превратим! Отказом сыновей своих погубишь. Прости, закон войны везде один.
И на глазах два джинна растворились.
Хамтако в черных думах сидит в траве зеленой. И в жилах стынет кровь – ведь выбор невелик! Нет гнева в глазах его и страха нет.
«За жизнь свою я не боюсь, привык я на войне смотреть в глаза голодной смерти. Не насытится никак! О, сколько жизней смерть забрала в царство мертвых! Так что же выьрать? Оставить родину, семью и, превратившись в джинна, лить кровь чужую на чужбине? Но это выше моих сил! Я честно родине служил и не жалел себя и боевого друга-скакуна. Помочь могу разбить врагов я белым джиннам, но чувствую укус змеиный в душе моей. Ведь если откажу я джиннам, детей своих отчизны ввек лишу. Что делать? Помоги, Всевышний, своими же руками детей своих душу. Оставить же детей, жену в Зихии – навеки родины лишусь тогда. Но как лишить детей мне их народа, убить в них чувство материнской ласки и страшным запахом, который люди не терпят, как чуму, одарить взамен отцовских чувств? О горе, не удержать в руках мне два арбуза! Двух сыновей лишиться навсегда одним ответом… Нет выбора, два слова – «да» и «нет», – как два стакана яда. В один лишь миг два змея связаны одной веревкой, любой ответ мой – роковая неизбежность. Теперь ответ мне ясен: не лучше ль сохранить две жизни, чем одну».
Тут размышления ему пришлось прервать. Два джинна вдруг явились на то же место, где стояли час тому назад.
– Ну что, Хамтако, в раздумьях время быстро пролетело? Что скажешь, воин? В тяжелых думах напрасно время ты теряешь, зря ржавеет меч твой в ножнах. Готов ты нам помочь?
Черкес ответил:
– Да. Сколько в думах времени не трать – не убежишь ты этим от судьбы. Согласен я на помощь к вам прийти с одним условием: войну закончив, я вернусь домой.
На это усмехнулись джинны, говоря:
– Держать насильно мы тебя не станем, но не захочешь сам домой вернуться.
– Мне лучше умереть, чем родины лишиться! Но тяжким грузом судьба двух сыновей ложится на душу, и потому я согласился. Но я не джинн и не могу не возвратиться на родину черкесов.
– Да мы не против, только не захочешь… Настанет время – сам поймешь. Ну все, пора.
И растворившись в воздухе людском, в другом миру втроем вдруг появились. Хамтако был поражен красой неведомого мира, куда попал он волею судьбы: реки вольны и шумны, как гром канонады, быстрее молнии несутся волнами свободы; закат багровый чудного оттенка; деревья стройные, раскинув кроны могучие, стоят, как великаны, в лесах и рощах; луга и степи покрыты зелеными коврами дивной красоты. И виноградные кусты, как хвост змеи, тянутся вверх к небу голубому, заманивая путников кистью янтарной, в которой словно солнца луч навеки замер, и ягоды прозрачны и сочны. Озера, в которых отражается купол неба, блестят на солнце голубизной, и золотые рыбы прыгают там в водах, и тихая волна ласкается к берегу, и призрак тени ложится отражением на глади ровной. И лебеди белые, белее, чем снег на вершинах гор, с поднятой гордо головкой кружат по озеру, любуясь отражением своим.
Пройдя по узенькой тропе через зеленый сад, они вышли к замку, блестевшему на солнце и ослеплявшему своей красотой.
Вождь джиннов принял воина во дворце златом, и долго длился тяжелый разговор. Хамтако заверил правителя страны, что будет биться он с врагами не жалея сил, сражаться будет как за родину свою. Ведь справедливости законы в любой стране равны.
И вот Хамтако – предводитель белых джиннов – ведет кровавую войну.
Пять зим сражались за свободу, прошел черкес все тяготы войны.
И звон цепей, как колокол, гудит, и по дорогам колоннами плененные идут. И черных джиннов вождь закован в кандалы, в железной клетке враг свободы в арбе скрипучей под охраной – в златой дворец изменника везут. А впереди колонны, увенчанный лаврами победы, на белом скакуне гарцует герой и победитель Хамтако. Полководец челом бьет правителю страны могучей белых джиннов. Страна ликует.
Правитель дочь свою красавицу Дулину Хамтако в жены отдает. И свадьбу джинны играют целый год. Дулине нравился Хамтако, открылась вся ему, как лепестки бутона нежной розы с каплями росы. Но благоухание не долго длилось, завяла роза, и холод между ними пробежал. И ветер злой разнес молву по всей стране, что нет тепла в семье, что их союз похож на льдину, которая прикована к скале.
Прошло два года, но солнца луч, носитель света и тепла, предвестник рождения новой жизни не растопил холодных чувств Дулины и Хамтако. И теплым вечером, когда Хамтако сидел в саду с грустным лицом, походкой робкой подошла супруга.
– Ты извини, мой друг, молва, как змей, ползет вокруг и ядом отравляет мне душу. За пазуху не спрячешь горящий факел. Открой секрет, причину моих бед, о чем грустишь ты днем и ночью? Не видишь взгляда красивых моих глаз, не чувствуешь ты нежных ласк. Как дерево, молнией сраженное, лежишь и сохнешь под яркими лучами солнца и весь трещишь по швам. Причина, может быть, во мне? Что, я жена плохая? А может, сохнешь ты по женщине другой? В молчанье гробовом не сможем вместе жить. Скажи, причина в чем? Сними ты грусть с своей души.
Тогда Хамтако ей ответил:
– Причину кручин моих и тяжких дум открыть, Дулина, тебе готов. Ты красива и умна, достойна счастья и мужа лучшего, извини, что не могу дать тебе то, что ты по праву заслужила. В этом мире лучше нет тебя, могу заверить в этом всех. Но грусть цепями оковала тело, но сердце и разум не удержать в плену. И мир другой, тебе, родная, неизвестный, я не могу забыть – двух сыновей своих, супругу, родину свою и голубей на крыше дома. И шум прибоя большого моря!
– Несчастный! Так что же сразу не сказал?
– Отец твой, вождь, мне запретил с тобой об этом говорить.
– Как это глупо! – вскрикнула Дулина. – Немой, не обладая языком, давно любой секрет продал бы, на пальцах быстро рассекая воздух. О, столько времени язык свой в тереме зубов держать! Моя печаль не разбудила твою совесть, которая, как страж, замок молчанья охраняла. О, сколько сил потрачено, чтобы уста свои не отверзать, зов родины, семьи убить, – и все напрасно! Любая тайна рано или поздно станет явью, любой секрет – носитель зла. Вы сговором своим испепелили мое сердце, я стала жертвой вашего молчанья. Хамтако, тебя за искренность благодарю, ты чуток был ко мне. И воздается уважение тебе не зря в моей стране. Но результат обмана налицо. Ты только человек в обличье джинна, и сердце благородное твое зовет тебя в Зихию. Я освобождаю тебя от брачных уз и преклоняюсь перед тем, что зов любви твоей сильнее. Сегодня, сию секунду, пойду с отцом поговорю. Как можно мучить джинна с сердцем человека? – и быстро удалилась, оставив одного Хамтако в саду в раздумьях.
Дулина долгий разговор с отцом имела. Вначале вождь и слушать не хотел, чтобы Хамтако домой на родину вернуть. Но ключ не может открыть замок любой – лишь только тот замок, который ему близок. И сдался вождь, поддавшись уговоры любимой дочери своей.
– Прости, что в жизни сладости тебя лишил, не думал, что зов любви к семье и к родине своей окажется сильней. Ведь люди алчны, вся жизнь проходит у них в поисках наживы и легкой жизни. Лишь только в смерти человек находит очищенье. Потом забвенье, потом опять круговорот: плоды его творенья – дети – всю жизнь кричат: «Мое, мое, не трогай!» – в предательстве и лжи обогащаясь за счет войны. Идея тут одна: поработить себе подобных, чтоб стать богаче, не понимая, что только презрение людей с собой в могилу унесешь. Да и Всевышний не любит тех, кто дьяволу готов продаться за горсть монет. Безгрешен тот лишь, кто своим трудом живет, и совесть с душой и с чистой мыслью дружит. Хамтако, видимо, такой. Я должен с ним поговорить, предупредить, что дорога к дому будет непростой.
И дочь тогда спросила:
– Опять ему на плечи лягут испытания? Сколько душевных утрат, лишений он перенес, не каждый джинн и половины сможет вынести. Ты знаешь, я его люблю, и будь он настоящим джинном, возможно, не было б такой любви к нему. В них что-то есть, чего в нас нет.
Вождь ответил:
– Я знаю, дочь, о чем ты. У них – тепло, в них чувства много, но алчность не дает ему раскрыться.
– Отец, прошу, если это в твоих силах, помоги ему пройти испытания и возвратиться к родному очагу!
– Нет, дочь моя, помочь ему не в силах. На родине его я власти не имею и сущность человека изменить я не могу. Что предстоит ему, могу лишь объяснить. Услышав, что ждет его в пути, я думаю – не то что родину, а мать родную не захочет видеть.
– Отец, пугаешь ты меня, я за него боюсь. Неужто кара так страшна?
– Да, дочь моя, та кара хуже смерти. Я предпочел бы десять раз уйти из жизни, чем выбрать этот путь – на родине глоток воды испить. Торжественно клянусь своим богам, что памятник черкесу-человеку поставлю в своем мире. Не думай, дочь, об этом. Я думаю, Хамтако останется навечно с нами, узнав, что ждет его. Теперь иди и передай: поговорить наедине хочу с ним.
Дулина, возвратившись, сообщила, что у отца к Хамтако разговор, и попросила быть повежливей с вождем. О своей беседе со своим отцом умолчала, надеясь в глубине души, что кару свою Хамтако обойдет и проживет с Дулиной остаток жизни.
Хамтако про себя подумал: тернист путь к счастью и свободе.
– Благодарю тебя, Дулина, что откровенность тебя не оскорбила. Что сердцу моему ты не чужая, заметил я давно и доброту до заката жизни не забуду. Готов я смерть принять. Но я прошу Всевышнего: одним хоть глазом увидеть огонь моего очага и воздуха вдохнуть морского – тогда согласен умереть. Прощай, сюда я больше не вернусь.
Обняв Дулину в последний раз, он быстрыми шагами направился судьбе навстречу.
Дулина, слезы вытирая, смотрела вслед и, шевеля губами, шептала: «Души своей тебе не жалко, меня ты губишь. За грех какой? Я знаю, сюда возврата нет! Там, куда идешь, тебя не ждут. Висишь ты между небом и землей, но зла я не держу и искренне желаю тебе мечты своей коснуться и насладиться домом дорогим. Ты это заслужил. Прощай, мой милый, души кристальной чистый человек. В шкуре джинна ты пахнешь, как и мы, но сердцем ты намного чище, полководец белых джиннов. Прощай и не взыщи. Была тебе верна я. Прощай, любимый. Ты не вернешься никогда, но я тебя любила, человек в шкуре джинна, и тепла твоего не забуду вовеки».
… Прервав рассказ, Кученей обратилась к сыну:
– Спи, дорогой, уже за полночь, нам рано утром надо вставать, устал ты, слушая хыбар о Хамтако.
А у Баркука глаза горели, дыхание затаив, не перебивая, слушал.
– Ну, мама! – простонал он жалобно. – Осталось ведь совсем немного, ну доскажи, прошу тебя!
И Кученей сдалась.
– Ну хорошо, мой милый. Вот что было…
Вождь, восседая в кресле, Хамтако ожидал. «Да, пробил час разлуки с воином, – думал он. – Прощай, черкес Хамтако. Разбил ты джиннов темных. Какой хозяин откажется от клада в добротном сундуке? Ты дорог мне, мой друг, ты больше, чем богатство. Но ведь кнутом стегая зверя, не сделаешь его ручным, а больше возбудишь в нем зверя и, разозлившись, он может руки оторвать. Тогда сам станешь для него игрушкой. Благодаря черкесу мой народ живет в согласии и мире. Я искренне хочу ему помочь, но как? Ведь на загадку каждую должен быть ответ. На родине, куда стремится полководец, ждет его погибель. Но что – погибель? Что такое смерть? Сомкнутся очи один раз, и вечно тлеть в сырой земле. А испытание, которое он пройдет, страшнее в тысячу раз, примерно столько раз и умереть придется. Что ждет его, еще никто не перенес. Но как ему помочь – оставить здесь? В разлуке жизнь перенести с семьей и родиной возможно, от этого еще никто не умирал. Но это если знаешь, что вернешься. А если двери навсегда закрыты, как перед узником в сырой темнице, и мысли вдалеке, и сердце стонет в тоске… Да, у Хамтако выбор небольшой.
Что больше жизни ценит мой черкес? Разгадка здесь проста, но всю Черкесию сюда перенести, в мир джиннов, не в силах я. А вот его семью, его жену, двух сыновей легко могу себе позволить я в подарок поднести тому, кто родину мою прикрыл собою! Как я об этом раньше не подумал?! Черкесу помогу, для родины своей я полководца сохраню. Какая разница человеку, где жить, если рядом семья и дома достаток?»
Обрадовался было вождь находке, но вдруг мысль поздняя, как гром после дождя, сверкнула и ослепила, и стал он сам чернее тучи. «А вдруг Хамтако родину свою ценит выше, чем семью? Что будешь делать ты тогда? Ведь он черкес, сын стихии, бес ему в ребро! Хоть всех сородичей его перенеси в мир джиннов – он выберет землю предков. Готов прожить один, как волк, но только на земле родной, в своей стихии! О, так ли это? Неужто из-за клочка земли пройти готов он муки ада? Ну что, близка развязка, он должен подойти. Как обещал Дулине, дочери моей, я памятник черкесу поставлю в этом мире, если любовь его к родной земле сильна!»
Прервав размышления вождя, вошел слуга:
– Почтенный вождь, пусть все болезни ваши перейдут к врагам. Хамтако, полководец, просит принять его.
– Да, жду его, – ответил вождь, – проси.
А сам подумал: «Вот и он. Да, крепок, силен и храбр, и мудрость на челе. Что ж не сидится воину на месте? По чину ведь второй после вождя».
Хамтако приветствовал вождя. Тот, улыбнувшись, спросил вошедшего:
– Ну что, мой друг, как поживаешь, ржавеет ли меч твой в ножнах?
– Да что там меч, великий вождь своего народа, болит сердце, ржавчина его разъедает. Все мы времени подвластны – и небо, и солнце. Но дома небо чище и солнце греет чуть теплее. Хоть вашу веру принял, я в вашем мире инородец, воздух ваш вреден мне, тело джинна перед вами, а сердцем дома я, в родной Зихии!
– Ну полно, хватит! – рассердился вождь. – Мне эта тема изрядно надоела. Ты словно дятел, который стучит по дереву в одно и то же место!
– Да, вы правы. Я с вами должен согласиться. Но только дятлу все равно где жить, в каком дупле. А я черкес, по воле вашей имею шкуру джинна и сердце человека. Два мира, два дупла, мир джиннов и мир, где моя Зихия-страна!
– Да, мой друг, ты прав. – ответил вождь. – Хамтако, нынче дочь мне жаловалась, что ты лежишь, как льдина, у грота ее души. Ведь я просил тебя печати тайны не открывать, что сыновей имеешь дома. Дочь просит тебя на родину отправить, так ли это?
– Да, мой вождь. А что касается печати тайны, я ее хранил. Но ваша дочь умна. Горящий факел за пазуху не спрячешь – так сказала. Она права, ведь сердцу не прикажешь. Она красивей розы, а я – как шип на стебельке.
– Ну что ж, – ответил вождь. – Молчание золотом бывает не всегда. А глупость – мачеха молчания. Я рад, что день развязки наступил до совершения больших грехов. Достаточно того греха, что дочь моя без мужа! Признаться, думал я, что стерпится и слюбится, и время – наилучший нам судья, и думал, что в достатке и любви ты родину забудешь. Я ошибся. Что делать? Как разрешить вопрос твой нам, Хамтако?
– О мудрый вождь, простите меня, что не оправдал надежд. Я благодарен вам до гроба. Но там, где умирает надежда, должна присутствовать дорога! Я делал все, что мог, и десять лет отдал вашей стране. Отправьте меня домой. Не в силах больше жить в разлуке с родиной моей, как коршун в клетке. Ведь я черкес, и колыбель моя – природа; морской прибой и горный воздух – моя отрада. Я вскормлен грудью матери своей, она черкешенка, а я, по воле рока, джинн с сердцем человека!
– Хамтако, – молвил вождь, – я не хотел об этом говорить. Вернувшись – ты погибнешь.
– Согласен умереть на родине своей! Пусть кости, прах мой будут на родной земле. Все лучше, чем живым висеть между землей и небом.
И вождь ответил:
– Ты меня не понял. Ты дорог мне. Блаженство – умереть. Куда страшнее – когда живьем с тебя сдирают кожу. И тысячу ты раз умрешь от мук, не вынесешь ты боли. Ведь смерть бывает многоликой. Народ черкесов тебя не примет. Твой запах джинна для них страшней чумы. Ты будешь одинок, умрешь ты от тоски, как рысь кавказская в степи. Я не имею права открыть завесу тайны. Ты здесь не ради прихоти моей. Ты – меченый и шрам, печать судьбы, стоит на шее с левой стороны.
Хамтако невольно тронул шрам, он знал об этом с детства. Но что отмечен в Книге судеб – об этом слышал он впервые.
А между тем вождь продолжал:
– Я отдал приказ всем джиннам искать тебя. Приметой был твой шрам. Искали год тебя. Когда уснул ты на опушке леса, тебя нашли. О! Это было большой удачей. Ведь нам нельзя вплотную к людям подходить, а спрашивать, кто носит такой шрам, бессмысленно – людей немало в твоей родной Зихии, и поиск этот равносилен ловле рыбы без крючка. А в Книге судеб сказано все прямо: что черных джиннов может победить черкес со шрамом по имени Хамтако. Но с именем таким ты не один, а каждый третий на земле твоей!
Теперь о главном. Чтобы жить среди черкесов и запах свой убить, со шкурой джинна должен ты расстаться. Как это сделать – твоя забота, но знай: ты шкуру потеряешь, пройдя сквозь муки ада. Без кожи жизни нет. Ведь в панцире защита черепахи, отнимешь его – она оголена, и солнца луч не будет уже другом, а станет первый враг, ее изжарит теплым своим лучом, как на огне лепешку! Но я могу в последний раз отдать тебе дань уважения. За службу храбрую и сердце чистое тебе награда: твою супругу с сыновьями отправлю из чуждой мне земли на землю джиннов. Примите нашу веру и живите спокойно, счастливо, и продолжайте род свой в нашем мире. Что скажешь, воин, доволен ли моим решеньем мудрым?
У Хамтако на лице не дрогнул ни один мускул, но радость не освещала его чела, тень грусти туманилась во взгляде.
– Правитель мира джиннов, я благодарен вам до глубины своей души. Но тот, кто наступил на змея один раз в жизни, бояться будет, как чумы, веревки. В моих словах нет злости, в вашей стране я славно жил. Вы сами ответили на свой вопрос, сказав, что без панциря нет жизни черепахе. Без родины нет жизни на чужбине. Как можно, вырвав дерево с корнями, пересадить его в другое место? Не приживется оно на чуждой почве. Пройти сквозь испытания, которые прошел я, и погубить страданием семью мою я не могу позволить никому! Правитель, вы мудры, идете навстречу мне по доброй воле, но где вы видели, чтобы кожу, сброшенную змеей, польстившись красотой узора, надели другие змеи, живущие под тихою тропой в норе в густой траве зеленой? И кожу джинна я снять готов ценою смерти! Не мой размер, ломает кости. Пусть лучше сгниют они на родине в земле сырой. Сняв кожу джинна, надеть ее на сына? О, это выше моих сил! Простите. Не хотите отпустить – убейте, но жить я больше на намерен.
– Ну что ж, мой друг, – вождь опустил глаза. – Ответ твой достоин уважения, ты сделал выбор. Да, родина важнее семьи твоей, я так и думал. Черкес, достоин ты земли своей. Прощай, Хамтако, великий полководец белых джиннов!
И речь свою закончив, вождь растворился вместе с миром джиннов.
Хамтако оказался на опушке леса, на том же месте, где десять лет тому назад лежал он на траве зеленой. Он словно заново родился. Не мог он вдоволь надышаться воздухом свободы, смотрел на небо голубое, к деревьям подбегал и обнимал их с восторгом. Не верилось ему, что возвратился на родину. Дождавшись ночи, тихою тропою приблизился к аулу своему. Собаки предательски залаяли, почуяв запах незнакомый. Стараясь незаметным быть, прокрался к дому своему. Как вор, пробрался он в кунацкую, и на дверях повесил он дамыгу – знак того, что в доме гость. Хамтако был взволнован, ибо думал, что вором выглядит близ дома своего: «О жизни бренный след – наполненная до краев чаша страданий! Пугаешь ты сердце людское неизвестностью дорог. На родине своей, в старом доме деда сижу в кунацкой для гостей в вонючей шкуре инородной, чужой для всех – и для супруги, и для детей, чужой в том доме, где с детства рос!» – так думал белый джинн. Сидел он на скамье у очага и вспомнил вдруг слова вождя: «Твой страшный запах страшней чумы. Народ черкесов тебя не примет. Ты будешь одинок, умрешь ты от тоски, как рысь кавказская в степи!»
Рано утром под пенье птиц аул проснулся. Восход солнца красным шаром край небосвода озарил. И мягкий луч тепла и света бежит по бархатной листве, к свободной жизни поля и степи вдохновляя.
Супруга бедная Хамтако все силы отдала, чтоб вырастить детей. И изгородь слегка скосилась, и дом качается на ветру, а в погребах – она забыла, когда лежала там пшеница. Когда-то жили ведь богато. Но муж пропал, как иноземец, вселилась бедность в ее саклю. Лишь в сыновьях-красавцах жила ее радость, гордилась в глубине души, что ветвь младая зеленеет, плоды красивы и сочны, что не грызет их червь ненависти и зла. И в бедности не очерствели души. Жила с надеждою, что муж вернется. Но десять лет страданий и невзгод! Рубцом на сердце каждый день отмечен. Спина изогнута временем, как полумесяц.
Но вдруг преобразилась, как после долгой непогоды, когда восходит солнце, вся светом внутренним зажглась, морщин глубокие следы разгладились, как небо после тучи, и утренний рассвет вселил надежду: она увидела знак на дверях, что гость сидит в кунацкой! За десять лет пропавшей жизни к вдове не то что гости не являлись – Всевышний позабыл про это место. В гостиной, как в пещере, давно свет не горел. О, неужели он! В душе смятение, и вихри чувств стучатся в разуме: «Открой калитку сердца! Ведь это он пришел, твой муж Хамтако».
И сыну старшему наказ дает:
– Вот узелок, в нем жар еще не стих. Ты завтрак гостю отнеси и взглядом незаметным посмотри на шею с левой стороны. Клеймо, печать, шрам страшный на нем стоит ли?
Сын с узелком походкой неохотной отправился в гостиную, в домик небольшой, особняком стоявший возле сада. Со скрипом отворилась дверь, давно забывшая тепло ладоней. Гость поздоровался, увидев сына, сразу отвернулся, чтоб слезы спрятать – забытую еще младенцем соленую росу. Но парень глазом зорким заметил страшное клеймо на шее с левой стороны и, попрощавшись, быстро удалился. По возвращении мать его спросила:
– Ну что, сынок, отнес ты завтрак гостю? И просьбу выполнил мою, заметил шрам на шее?
– Откуда знаешь, мама, что у гостя страшный шрам? Его ты точно описала.
Сын с удивлением на маму смотрит: солоны ее ресницы, и слезы каплями падают, как бусинки, и, губы сжав, глядит в сторону кунацкой, откуда только что сын вернулся.
– Мама, ты плачешь, кто обидел тебя, скажи, я разберусь и строго накажу!
– Ты что, сынок, ведь это слезы счастья! Молчи, потом все расскажу, – и удалилась в комнату свою.
А между тем старейшины, собравшись, как обычно, под тополем могучим с ветвистой кроной, сидели на скамье.
– Что слышно нового в ауле? – спросил хозяин белоснежной бороды.
Другой ответил с достоинством, степенно:
– Движенье жизни свято, нет признаков для грусти. В ауле тихо, все работают в поле.
– Есть новости для услаждения души? – спросил еще один старик.
– Да, – первый отвечал, – в ауле гость, в кунацкой у вдовы Хамтако знак висит.
– А кто таков, какого рода и чей аул? Давно ли здесь гостит? Забыл он наш обычай, что старших надо обойти, за мягким разговором оповестив: вдали аул стоит иль близко, хозяина как звать, чем занимается народ, где он живет? Эх, что-то здесь нечисто. Он общий гость аула, а сам сидит в гостиной второй день и не считает нужным к людям выйти.
– Да, не годится так, совсем обычаи забыли! – скрипучий голос старейшего из старших произнес. – Вот молодежь! Пошлите-ка кого-нибудь за ним, в обычаи аула нашего мы посвятим его.
Юнца, играющего поодаль, подозвали, гонцом отправили к вдове Хамтако.
Сидят старейшины, ждут гостя, и удивлению их нет предела. Да что за странный гость! Два дня сидит в кунацкой, никто не видел его лица.
Юнец, как голубь, быстрый, обратно возвратился.
– Идет! – сказал он коротко старейшинам и быстро удалился.
Хамтако походкою тяжелой, не спеша, к старейшинам подходит. Встав чуть дальше, чем положено стоять, к ним с речью обратился:
– Я вас приветствую и извиняюсь, что раньше этого не сделал. На то были причины.
Старейшина, ответив на приветствие гостя, попросил поближе подойти. Гость вежливо поклонился, стоя на том же месте:
– Вы извините, но я здесь постою.
Хамтако запаха страшился. Предатель-ветер донесет, что он, Хамтако, джинн.
Но старших не обманешь, у каждого груз жизни за спиной. Никто из них Хамтако не признал, все думали, что нет его в живых. Вдовы утрату восприняли все, как свою: ведь муж ее героем был, не раз врагов он выгонял прочь из аула, из страны могучей. Обязаны ему все жители Зихии. Враг дремлет до сих и думает, что жив герой войны, а он исчез, сквозь землю провалился!
И старший вдруг воскликнул:
– Не верю сам, но должен вам сказать, что перед вами джинн иного мира!
Все ахнули и, подойдя поближе, почувствовали запах неприятный.
– Нет, стойте, отойдите, глазами сильно не моргайте, чтоб не исчез в потусторонний мир! Что привело тебя в аул наш древний? Мы выслушать тебя хотим.
Хамтако подробно изложил, где пропадал он все десять лет. Все слушали, оцепенев от ужаса, лишь изредка вздох или стон был слышен, да в бороду стекала скудная слеза.
Закончил свой рассказ Хамтако. Теперь лишь старики его признали, на шрам, клеймо на шее у черкеса поглядывая теплым взглядом.
Молчание гробовое воцарилось, и слышно было, как жужжит пчела.
– Теперь, когда узнали из моего рассказа печаль души моей, ответьте, старцы, что делать мне со шкурой джинна? Мне жизни нет!
И замолчав, стоял он в ожидании, как узник на эшафоте, и приговор готов был выслушать, не дрогнув сердцем.
И старший из старейшин поднялся со скамьи:
– Я, стоя, хочу тебе отдать дань уважения за храбрость, горе, которое ты десять лет носил.
И старцы, как один, все встали.
– Мы благодарны своей земле, что вырос ты на ней, и имя гордое черкеса по праву заслужил. Пусть ты сегодня в шкуре джинна, но ты для нас Хамтако. Презрение тому, кто оскорбит тебя, напомнит слово «джинн». Теперь, где знахарь наш? Позвать его немедля, пусть расскажет, как наши прадеды боролись с этим злом. Что нужно для того, чтоб сбросить шкуру джинна?
И Фыцу-знахаря мгновенно привели. И старший строго, но с уважением сказал ему:
– Ты много раз черкесов выручал. Чуму, холеру, страшные болезни с родной земли ты изгонял, освобождая нас от смерти. Вот брат наш, Хамтако, не по доброй воле стал джинном, но мужество в себе нашел, на родину вернулся, в Зихию. Так помоги нам, добрый человек, разгадку подскажи. Не только я прошу, но весь народ черкесов.
И знахарь Фыца, по прозванью Черный, чернее тучи стал и, поклонившись старцу, он страшные слова сказал:
– Нет снадобий таких, чтоб джинна превратить в черкеса и запах страшный погубить! И заговоров я таких не слышал в детстве ни от дедов, ни от отцов и знахарей чудесных. Ведь знания и силы джиннов сильнее человеческих. Что пытку жизни он прошел – всем видно. Мне жаль, но я не в силе что-либо изменить.
– Ты должен нам помочь! – воскликнул старший. – Хоть я не знахарь, но жизни путь прошел. Скажи, какое нужно заклинание, чтоб тайну джиннов разгадать?
И Фыца отвечал:
– Я не могу помочь, и заговором секрет нам не раскрыть.
И старец вышел из берегов терпенья и воскликнул:
– Ты, Фыца, лжешь! Там, где болезнь – там есть лекарство.
Народ молчал. Еще никто не слышал, чтобы на знахаря так повышали голос. Ведь мудрости ключ у него в руках!
И Фыца простонал:
– Ну хорошо, ты прав. Есть одно средство, но я сознательно его скрывал. Мне жалко джинна-человека. Хамтако сына моего когда-то в битве спас. Все десять лет его переживаний и ад, который он прошел, и даже запах его страшный – ничто в сравненьи с тем, что перенесет он в этот час, когда кинжалом острым шкуру джинна начнут снимать! Моя рука не сможет это сделать!
Все вздрогнули в одно мгновенье, и слезы потекли по бородам, и с жалостью смотрели на Хамтако. Хамтако побледнел, но был готов он к мукам страшным. И голосом звенящим говорит он:
– Прошу тебя, о знахарь, ради сына твоего, которого я спас, сдери с меня кинжалом эту шкуру!
– Нет, – ответил строго Фыца, – я не злодей, а знахарь.
– Тогда возьми кинжал, убей меня на поле брани и грех с моей души сними. Не убивать же самого себя! С клеймом позора мне не жить на этом свете. Нет жалости в твоих словах, тебе я сына спас, а ты моих двух сыновей, меня живьем вгоняешь в землю, лопатой роешь яму и камни собираешь в ней, чтоб легче было в ней лежать!
От слов Хамтако знахарь Фыца застонал, и скрежет зубовный услышан был народом. Он произнес:
– Ты больно сделал мне, пустив стрелу укора. Ведь шкуру, печать презренья, снять совсем непросто. Тому, кто соберется это сделать, кинжалом острым резать надо тонко, чтоб мясо не затронуть. Рука с кинжалом неизбежно дрогнет, и кровь потом мне не остановить! И больно будем всем – не одному лишь воину, с кого снимают шкур. Боль в сердце будет общая у всех. Но знаю я, что здесь особый случай. Согласен я тебе помочь, герой. В одном ты прав, Хамтако: если этого не сделать, ты не жилец на этом свете. Ведь как бы сильно ни любили тебя жители аула за добрые дела, гонимым будешь вечно. Стараться будут с тобою встречи избегать, а это равносильно тому, что в гроб живьем загнать.
Старейший из старейшин отозвался:
– Словами теплыми надежды, Фыца, ты словно тучи высоко рассеял на небе и осветил сияньем наше сердце. Но страх в оцепенении держит тело, в предчувствии нечаянного грома. Вопрос: что будет дальше? Ты снимешь кожу джинна, оголишь все ткани человеческие. Не смерть ли ты зовешь кинжалом острым?
– Да согласен, – ответил знахарь, – чтобы новой кожей обросла Хамтако, надо обвалять его в муке, как лепешку. В амбаре тело это все впитает, коркою покроется и постепенно кожей обрастет, но нужно время и терпение.
Знахарь трудился полгода, поднял на ноги Хамтако, шкуру джинна он лично бросил в костер! И горела она долго. И пепел ветер подобрал!
И Хамтако славно жил и семью свою любил.
Как-то утром он проснулся, вышел он во двор просторный, смотрит: у ворот стоит гнедая кобыла цвета райских яблок. Глаза, как угли черные, горят. И блеск шерсти на солнце, как алмаз, играет, и гордо в мир смотрит, как будто там, внутри, сидит кузнец, меха раздувает и пар горячий выпускает. Природы дикое созданье, как бурлящее вино. Танцует на месте, копытами в землю бьет. Златые доспехи на ней висят, и меч весь в ножнах золоченных, а на бедре коня тавро – печать правителя, подарок полководцу, черкесу-воину от белых джиннов!
…Замолчала мать, перевела дух. У Баркука глаза блестят. Весь взволнован, дышит быстро.
– Мама, а сыновья как жизнь свою прожили?
– Сын мой хороший, про них в хыбаре умолчали. На этом кончился сказ о Хамтако. Ну полно, хватит, я устала. Пора нам отдыхать. С утра заботы по дому хватит, тебе на пастбище стадо выгонять.
И удалилась Кученей к себе в спальню.
А Баркук с улыбкой глаза закрыл и мгновенно уснул.