История адыгов в легендах и мифах
ЛЕГЕНДА О РЕКЕ ТЕРЕК
Машина медленно движется
По мосту. Я очень часто
Волею судьбы тут проезжаю.
И каждый раз себе вопрос
Я задаю: как получилось,
Что нет легенды
Про буйный Терек?
В Осетии своя легенда:
Что девушка бросила фату,
И появилась речка – у каждого
Народа свое преданье.
Дедов в селениях обошел,
Но все как будто сговорились:
Плечу к небу поднимали
И говорили, что у адыгов
Нет легенды про буйный Терек.
Но к радости великой,
Оказалось, что есть легенда!
Меня дед Тембот, который
Живет на берегу один
В чуть покосившейся хибарке
В низовьях реки Терек,
К себе на рыбалку пригласил.
Сидим мы у костра,
Уху в котле чугунном варим.
«Ты знаешь, – начал разговор
Тембот, – что в жизни
Всего важней вода,
Что мы зависим от нее:
Растения, звери, человек;
И миллиард живых существ
Рождает нам река – Всевышнего творенье!»
Я с ним охотно согласился,
А старый дед все продолжал:
«Из-под скалы бьет родничок,
И жизненная тропа
Куда нас приведет?
Короткая иль длинная дорога? –
Знает лишь Всевышний.
И тайны мели покрыты мраком.
И мутный ток жизненной реки
Тому виной.
Вот розы куст, – Тембот пальцем указал,
Безмолвным взором, –
На нем бутонов восемь-десять
Чудесной красоты. И розы
Куст нас манит красотой,
Про шип колючий
Забываем мы порой.
Так и тропа нашей жизни:
Хотим идти по гладкому пути,
Но чаще попадается крутой!
Идешь ты по дороге жизни,
И мир у тебя в душе,
Но так бывает, что
Тропа приводит и к войне.
Дорога путника – Коран,
Где тысяча путей,
И, отмывая ноги
От дорожной пыли,
Каждый читает свой намаз
И выбирает путь – путь,
Который дал ему Аллах.
У каждого своя тропа
И свой намаз,
А крут иль длинен,
Опасен иль приятен путь –
Зависит от сердца чистого
И чистых помыслов
И веры во Всевышнего творца.
Одним судьба подарит
Жизнь, как розу. Другим –
Колючку от этой розы!
Ведь роза – капля живой
Природы. Игле колючей
Не придаем значения,
Но ведь без грусти
Не познаешь сладость,
И не бывает розы без колючки;
Роза ароматом сладким
С сердца грусть снимает,
Иглы колючей мы не замечаем.
Пока до крови не уколет палец.
Монтажная коробка для розеток electro-master.com.ua.И колючки на розовом кусте
Не мешают радоваться взгляду.
Смотри, мой друг, – сказал Тембот, –
Какие разные они: одна совсем
Расцвела живыми красками,
И солнца луч, природы кисть
Радуги цвета приворожил
В одном цветке. И сочными
Лепестками и красотой бутона
Он покоряет взгляд прохожих.
Вторая роза на кусте уже завяла,
И лепестки ее опали. –
Тембот заметил метко: – Она
Напоминает старость без волос.
Смотри, а вот еще –
Про третью розу
Ничего мы не сказали.
Она ведь только расцветает,
Воздух, дождь
Щедро одарили бутон;
И аромат ее еще не испытали
Жадные глаза садовника,
И красоты своей,
Счастья не познали,
А красота и жадность – две подруги.
А вот четвертая –
Слегка прогнулась,
И роза странная на ней:
Половинка ее уродлива –
Как будто старые морщины
И оспы сыпь на ней,
И словно два лица у ней;
Бедная, живет в тени своих
Подруг – тут света меньше,
И солнца луч не греет.
Такое впечатление:
Как ножом судьбы,
Разрезана на две части.
Вторая половинка этой розы –
О чудо! Двуличная особа:
Нет в мире краше,
И выделяется она ароматом,
Яркой краской и сочностью
Лепестков. Уродливость и красота –
Все отдано лишь только этой розе,
Где половинка – жизнь,
Другая – смерть.
Женская красота
Подобна этим розам:
Характер, красота –
У каждой своя судьба;
И опасайся двуличных женщин,
У которых ангельская красота
С душой чернее черного шайтана».
Тембот вздохнул, чуть наклонился,
Взяв головешку, положил в костер…
«Вот так, мой друг! Как видишь,
И ад и рай в одном цветке –
И бойся в жизни таких людей.
А вот, смотри, еще одна осталась,
Про эту розу поговорим особо:
В ней все: и аромат и красота,
Прямо на глазах вся расцвела –
Молодости и старости –
Златая середина. И обаянием
Своим она ласкает взгляд.
Рука невольно тянется
Погладить лепестки.
Все на одном кусте,
Над общим корнем,
И к небу тянутся, как сестры
На одной пеленке земли родной,
Под общим солнцем. И дышат
Воздухом одним – все едино,
Но какие разные они!
И воды Терека несут им жизнь,
И солнца луч
Дает свободу жизни».
Тембот вдруг замолчал
И, сделав вид суровый
О чем-то призадумался,
Но я, горя от нетерпения,
Спросил его: «Тембот, а где ж
Легенда про буйный Терек?»
Он хитро улыбнулся:
«Так я почти все рассказал».
Но видно было по глазам,
Что дед слегка лукавит.
«Ну хорошо, мой друг,
Легенда будет длинной,
Терпенья хватит
У тебя послушать?
Перебивать себя не дам,
Я стар, сиди и слушай».
Тембот продолжил дальше
Свой рассказ:
«– Так вот, я говорил,
Что без воды нет жизни;
Взгляни опять на розы куст,
Вот самая красивая из них, –
Показал своим корявым
Пальцем на розу. –
Такой же красотой
И обладала девушка Залина.
Давным-давно ведь это было –
Легенда из уст Тембота полилась,
Как Терек бурный из истока. –
Меж гранитных скал, высоко
В горах, где летает гарпия,
Птица хищная, жадными
Глазами она добычу ищет –
Там лежит ледник,
Снежной пылью дышит.
Словно Прометей,
Снежными цепями
Он к скале прикован.
Слезы ледника
Солнце растопило -
Льется горная река;
И свободы дух
Мчится вместе с ней,
Все круша в пути;
Камни размельчая,
Тащит на равнину;
С шумом, с гулом падает
Она с крутой горы.
Водопада брызги орошают почву
И зеленым мхом, словно бородой,
Покрывают глыбы!
Хвойные леса возле водопада
Прячут от врагов горные аулы.
Водопад шумит,
Рвется речка на простор.
На траве зеленой,
На берегу крутом
Отдыхает молодой джигит,
И кинжал на поясе
Серебром блестит.
На челе его грусти тень стоит.
Вот водой речной он слегка обмылся
И, бурку подстелив, он на коленях
К Всевышнему обратился:
«Прости меня, Всевышний,
За дерзкий мой поход,
Душа моя к любви стремится,
Залину, узденя дочь,
Украсть к себе в село решился!
Пришли знаменье мне в этот час,
Что нет греха в делах моих,
Что чист душой
В помыслах своих,
Что одобряешь ты мой выбор,
И кары меч нас не настигнет».
Небесный голос мягко произнес:
«Да, Тарч, ты чистоту души
Нам доказывал не раз –
В награду девушка Залина
С кувшином подойдет сейчас,
И это будет для вас знаменьем.
Пусть счастливо
В совместной жизни
Каждый проживет из вас.
И кары меч вас не настигнет
При честной жизни
И чистой мысли. Но если
Не выдержишь проверки час,
То с девушкой Залиной
Ты погибнешь.
За предательство любви
Ценой вам будет смерть.
Да будет так!» Небесный голос
Вдруг замолчал, исчез внезапно,
Как тень в кустах от дикой лани.
Стрелою счастья,
Надеждой радости
Пронзило сердце Тарча,
Всевышний дал согласие,
И храбрый воин
Залину ожидал у водопада.
И он заметил тотчас же Залину,
Что направлялась к водопаду,
Как кошка, мягко по траве ступая.
И тонок стан ее, и волосы косой,
Как волны сплетены;
Осанка гордая и шея белая,
Напоминает лебедя весной,
В плену любви.
Глаза – алмаза блеск,
В оправе правильной черты,
А губы – персик сочный,
Разрезанный на части,
С косточкой внутри.
Характер мягок,
Как первая снежинка,
Улыбка радости, очарованья,
Как первый снег пушистый,
Тает на устах. Скромна,
Как ангел красоты небесной,
И взгляд – как ангела стрела,
Пронзает сердце
Благоуханием весны.
На хрупком плечике – кувшин,
И пальчиками хрустальными
Его держит,
И к горной речке наклонилась,
Воды прозрачной набрать в кувшин
И взгляд случайно на тень в воде;
И, подняв глаза, Тарча, джигита,
Стоявшего на берегу, узнала.
И сердце Залины дрогнуло в груди.
«О, милый! Как долго
Я по тебе страдала.
О, Тха Всевышний,
Услышал мои молитвы».
С джигитом Тарчом
Из нижнего села
Они не раз о будущем
Своем мечтали вот тут,
У водопада. Он ждет ее,
И этой встрече очень рада!
И Тарч быстрее лани
Очутился на берегу,
Где стояла жизни его мечта:
Прекрасная Залина была одна.
«О, здравствуй, милый!
Как долго этой встречи я ждала,
Как медленно в разлуке,
Ядовитой змее подобно,
Ползет время в ожидании
Твоих прекрасных янтарных глаз
И сильных твоих рук;
Соскучилась я без ласки,
Без нежных твоих губ,
Ты для меня, как нарт из сказки».
И Тарч ответил ей:
«Ведь я страдаю тебя не меньше,
Пора, я думаю,
Нам жизни нить соединить.
Скажи, Залина,
Готова ты любви искру
В очаг огня, семьи объединить?
Отцу на руки надеть разлуки цепь
И броситься со мною в пучину бед,
И испытанием оплатить
С тобою наш обет,
И счастливо прожить
Остаток наших лет?
Судьба твоя дана Всевышним,
Нет жизни без тебя,
И сердце из груди
Готов я вырвать сию секунду.
И пусть ласкает смерть меня
Лобзанием сладким;
И мглою темной душу мне томит;
И злые духи наводят наваждение,
Рассудок здравый, умерщвляя;
И пусть кипит душа
В котле чугунном –
Не отрекусь от имени Залины.
Ты слаще моей жизни,
Душа теплится,
Как головешка без огня,
И без тебя нет сладости отныне.
Зачем мне воздух без тебя,
Любимая Залина?»
«Нет, Тарч, молчи,
Твои слова меня пугают,
Как яд мне отравляют душу,
И грусть, сонливая змея,
Охлаждает чувства.
Тебя любить я век готова,
И смерти зов в твоих устах
Меня страшит. Ведь жизни
Сладость не познали,
Ведь мы родились
Не только для печали –
Хочу с тобой я счастливо
Всю жизнь прожить.
Отец не хочет слышать
Имя Тарч и все твердит:
«Зачем нам нищий?
Он вызывает лишь презрение».
И очень часто повторяет:
«Богатство радует нам глаз,
и если против моей воли
Пойдешь за Тарча нищего,
Откроешь двери для позора,
То отрекусь я навсегда и прокляну
На все оставшиеся года!»
Услышь мою мольбу,
Творец великодушный:
Как поступить, не причинив
Мне зла отцу родному?
Он радости очаг, я не могу
Пойти по скользкому пути
И за тепло отца
Платить ему страданием.
Измену счастьем не окупишь,
И в сладости порыва
Счастлив ты не будешь».
«Ты знаешь, милая Залина,
Отец ведь твой и выбор
За тобой. Решай!
Мне больно видеть твое горе,
Но сердцу не прикажешь -
Так и знай. Послушай
Притчу про птицелова:
Он сеткой лебедя поймал,
Принес под мышкой на сеновал
И корм поставил рядом с ним.
Прошло три дня, он захворал,
Он зерна не клевал
И от тоски он умирал.
Но жадный птицелов
Не выпустил его на волю,
А с сетью пошел на то же место,
Где лебедя поймал.
Каково же было изумление:
Подруга лебедя сидела
На том же месте,
Где друга он ее украл,
И, обессилевши от голода,
С мольбой, похожей на людскую,
Смотрела на птицелова,
Всем видом говоря:
Жизнь без лебедя, без любви -
Для меня неволя.
И лучше лечь под нож,
Чем жить без друга!
И понял он: любовь сильнее,
Чем сети птицелова.
Ну что, Залина,
Время наше пропадает
В пасти у дракона. Пора!
Мой конь лихой грызет удила,
Готов он на хребте могучем
Нас унести с тобой.
Отец твой не простит,
Пошлет погоню за тобой:
Мне лучше в поле
В битве умереть –
Любви достоин тот,
Кто жизнь готов отдать,
Как в притче о птицелове».
«Отец! – воскликнула Залина –
Прости, что боль тебе я причинила,
Ведь бурь страдания затихнут,
И солнца луч растопит сердце;
Уйдет в забвение и боль,
Оставив счастье взамен страданиям.
И нить судьбы не растянуть:
Настанет время расставания,
Без Тарча мне не жить!
Не лучше ль мне погибнуть,
Чем с любимым
Жизнь прожить в разлуке?
Прощай аул, лесные рощи
И подруги. Прощайте птицы,
Которые меня будили по утрам,
И песен ваших трель
Вовек я не забуду», –
И у Залины слезы лились по щекам.
«Пойдем, Залина, уже темнеет,
Царство ночи вступает в силу,
Вытесняя солнечный свет».
Вот конь его гнедой,
Он паром дышит здесь в кустах,
И в жилах стынет кровь,
Ведь клич свободы его зовет,
Копытами об землю бьет.
Дыхание хозяина
Почувствовал конь
И рвет удила он,
Стремясь на волю,
Несется по полям и холмам,
Как будто чувствует он кожей,
Что сзади смерть идет в погоню.
Вперед, домой, к родному табуну,
Где ждет трава, зеленей
И сочней которой в мире нет!
По своду неба
Средь ярких звезд,
Мглу черную разрезая,
Крадется месяц, серп златой,
Влюбленных вдохновляя.
Залина руками крепко
Держит Тарча. Притихла,
Словно мышь в капкане страшном,
И мысли об отце покоя не дают -
Что не простит,
И нынче дочь его в опале;
И страх летит быстрее тени,
И слезы горькие в печали
Держат сердце – она
Виновница непримиримой мести!
И чувств не удержать в плену:
«Прости, отец, – стучатся мысли
В рассудок строгий, и, усмиренная,
Бежит по жилам кровь
И в клетку каждую заходит,
Спешит указ рассудка выполнять,-
Любовь свою не в силе
Я удержать в темнице!»
И совесть все не дремлет в ней:
«Прости, отец, я виновата,-
И вся она горела, как в пылу,
Напоминая зарево заката! -
Огонь стыда за пазухой не спрячешь,
Он изнутри тебя сжирает,
Дыхание мертвое все убивает
И грусть на душу нагнетает.
Приманкой губ прекрасных
Страсти цепи на сердце надевает.
Прости, любви приманка
Чувства к отцу притупляет».
И словно слышит отца ответ:
«Тебя я, дочь, отныне презираю,
А Тарч твой – сын земной ночи.
Я вам обоим отомщу!
На колеснице мести, на колесе
Войны. Стрелой презрения
Ваш щит любви пробью!
Кинжалом ненависти
Я тело Тарча в сито превращу!»
Тарч спешит, он знает:
Месть не за горами,
Отец Залины их не простит
И, видно, мчится им вдогонку.
Джигит уздечку крепко
В руках сжимает,
И мысли молнией сверкают,
И тайны сила гложет его душу:
Коснуться ее платья и в жарком,
Пламени любви сгореть дотла,
В пепел превратиться;
Лишь на секунду,
На один лишь миг
К ней прикоснуться,
Бутон любви сорвать
И нежностью Залины насладиться!
Уже рассвет, и медлить не годится.
«Вперед, мой конь, и дай
Возможность сердцу моему
Равнинной степью насладиться
И в дом родной
Мне возвратиться!»
И зарево кровавое,
Как пасть дракона,
Степь ярким светом осветило;
И мчится конь с ворами,
Которые любовь украли,
Лишив отца родного ласки.
Уздень Али не спал всю ночь,
Гулял на свадьбе друга;
Со свитой сабель в сто
Тропою тихой
Спешит в аул родной.
Но что случилось?
Возле дома –
Толпа взволнованная,
И страха печать
На лицах их стоит.
О Тха небесный, помоги,
Что случилось, подскажи:
Зачем с утра вы тут стоите?
Толпой тревожной возле
Родного очага? Пожар в ауле?»
Седобородый аксакал
Али узденю отвечал:
«Пожар? Ты прав, но не в ауле,
На сердце добром он твоем,
Враг Тарч, степей джигит,
Украл дочь твою Залину
По доброй ее воле!»
«О нет! – воскликнул
Он в сердцах. –
За что, Всевышний,
Ты меня обидел?
О, сын змеиной ночи Тарч!
Ты, словно тень моя,
Преследуешь меня.
А дочь? Как ты могла
Меня предать с врагом моим?»
Уздень Али в ужасном гневе,
Страшнее темной ночи.
Перед всеми он поклялся -
Отдав приказ живым
К нему доставить наглеца -
Что на могиле его,
Как на столе дубовом,
Он пир откроет.
И рог презрения,
Наполнив до краев,
Он выпьет до конца
За принесенное ему страдание;
И дочь свою накажет:
Отдаст, как кость собаке, –
Тому, кто первый в погоне
Тронет ее платье
И привезет в аул,
Чтоб привязать к столбу позора,
Чтоб выслушать его проклятье!
Да будет так! Вперед, джигиты!
Печать позора кровью смыть
И, наказав джигита летучим
Арканом смерти,
Стрелой презрения,
Дочь его вернуть.
Бесчестить род
Я не позволю никому –
И дочь родную накажу,
Заставлю я ее вкусить
Весь плод ее позора.
Вперед, джигит! Живыми
К хвосту коня их привяжите,
Ко мне в аул их притащите!» -
Отдав приказ, зашел в свой дом,
Народ медленно рассеялся
По домам, как дым костра.
И мчится смерть за беглецами
Сабель в сто,
И каждый хочет первый
Коснуться платья
Красавицы Залины
И возвратить ее Али.
Предчувствие заставило
Залину обернуться.
И вздрогнула она.
И взгляд ее не обманул.
«О, Тарч, джигиты
За нами мчатся!»
И дрожь в ее коленях появилась,
И руки крепче обняли
Своего джигита.
Услышав зов подруги,
Он оглянулся, понял,
Что на него идет охота.
И вспомнил случай, как волки
Неслись за жертвою своей.
Как мчался тур в траве высокой,
Испуганное, обласканное
Кротостью своей, забилось
Сердце. Тур в западне:
Гонимая злобою желудка,
Стая безжалостных волков
Преследует его;
И дрожь в ногах,
И страх в испуганных глазах,
Желанье умчаться от клыков.
И волчьи глаза налились кровью,
В предчувствии агонии жертвы
Блестит их взгляд.
И гибнет тур в одну секунду,
И шерсть летит,
И когти острые вонзились в тело!
И алой кровью покрыта зелень,
Блестит она на земле,
И смерти тень мелькает на траве!
И два контраста:
Цвет зеленый – жизни
И крови красный – смерти
Блестят на солнце.
Как подруги нежные природы,
Жизнь и смерть в ней переплетены.
И эхо гор скорбит о туре,
И вздох последний жертвы
Язык волка вместе с кровью
Слизывает жадностью своей!
Так человек, рассудок потеряв,
Кидается он на врага,
Шайтана черного чернее,
И злобы пена на устах –
Как волки, которые
Охотятся за дичью,
И сталь холодная
Умерщвляет душу.
Кричат джигиты ему
Вдогонку: «Остановись!»
Но Тарч горячит коня,
Он чувствует, что от погони
Не сможет оторваться!
Тогда к Залине обратился:
«Любимая, прости меня,
Что в западню, как дичь,
Завлек тебя. Я смерти не боюсь,
Умру я тут на поле битвы
В родном краю,
В степи привольной
Коня остановлю, а ты останься,
Чтоб жизнь твою спасти».
«Нет, милый, предать тебя
я не смогу. Ведь знала
с самого начала, на что иду.
Погибну с тобой вместе
За любовь свою!»
И наконечник смерти летит,
И конь его храпит,
Повержен вражеской стрелой,
И Тарч с Залиной
Падают на землю.
И кубарем летят.
До леса сто шагов осталось,
И Тарч вскочил на ноги
И подбежал к коню:
Храпит он, бедный,
Из глаз его слеза бежит,
И машет он хвостом и словно
Говорит: прощай
И время береги,
Враги твои – джигиты – спешат,
Расправу предвкушая,
Беги, мой друг, оставь меня,
Мне боли больше своим
Присутствием ты добавляешь!
И, дрогнув, конь его лихой
В последний раз вздохнул
И дух свой испустил!
И слезы жалости капали
На мертвое тело скакуна!
И Тарч, склонившись на колени,
Гладил рукой боевого друга
И зубы он стиснул,
И рушились они от гнева;
Не дрогнул мускул,
Но море слез кипит в душе.
Залина, бедная, –
При каждом вздохе груди
Поднимались, как волны
Водопада – плакала навзрыд,
Жалея павшего коня.
И в сердце грусть,
И слезы на глазах,
И вскрикнула Залина:
«Отец, не смыть тебе
греха водою родниковой,
за что караешь дочь?
Любовь границы не имеет,
Не нужно мне богатства!»
«Бежим, родная, – услышала
Она голос Тарча, – до леса
Добежать нам надо, укрыться
За кронами ветвистыми»,
Бегут, спотыкаясь,
Падая и вставая.
О нет, силы все иссякли,
И кони мчатся
С врагами сзади.
И Тарч воскликнул,
Выхватив кинжал:
«Нет, я не сдамся!»
И взгляд он к небу обратил:
«Всевышний Тха,
Ты обещал за чистоту души,
Что будет мне награда -
Так помоги!
Джигиты совсем рядом».
Небесный голос отвечает:
«Достойны вы оба сожаления,
Не бросили вы друг друга,
Спасая жизни,
Не осквернили вы любовь
И чистоту души вы сохранили,
Бегите, скройтесь в роще
За кронами ветвей,
Там трудно будет вас найти».
«О всемогущий Тха! –
Опять воскликнул Тарч, –
О! Если бы могли
Мы добежать до рощи,
Осмелился бы я тебя просить.
О Тха! Прошу тебя,
Найди спасенья путь,
Джигиты почти рядом,
Я вижу ярость в их глазах,
Кинжалы вынуты из ножен,
Блестят на солнце,
И взгляд их волчий
Жаждет алой крови.
Не побоюсь я умереть.
Залину в ауле ждет позор
И унижение, и это выше моих сил.
Так помоги, великий Тха, иначе
Бесславно мы вдвоем погибнем!»
И голос с неба опять ему ответил:
«Вы оба достойны жизни,
В награду вам и людям
За сохранение любви
И чистых помыслов
Дарю в подарок буйный Терек,
Он назван в честь тебя
За храбрость именем твоим!»
Сверкнула молния на небе,
И горы снежные
Всевышний растопив,
Ледник, прикованный
К скале, освободив,
Все воды с гор
Пустил на землю.
Бежит стремительно река
С названием гордым Терек:
На правом берегу
Остался Тарч с невестой,
На левом –
Джигиты грозного отца.
«Мы спасены!» –
Воскликнула Залина.
Обняв джигита, радовалась она. –
Благодарим тебя, великий Тха!»
И счастливо остаток жизни
Вместе прожили они.
Легенды строки бегут,
Как волны, по бумаге,
Бежит и гордая река.
У народа каждого
Свои легенды.
Цветет республика моя!
И, пеной волн покрываясь,
Несется горная река
Через Кавказ седой,
Орошая вокруг поля.
Казбек двуглавый,
Он в водах шумных
Привет Эльбрусу шлет –
Ведь горными хребтами
Они связались между собой.
Так и народы живут тут в дружбе:
Кабардино-Балкария,
Осетия и Чечня.
Им шумный Терек несет покой.
Кавказ весь связан хребтами дружбы,
Навеки околдован!
И Терек грозный бежит
По горным скалам и полям
Домой, в далекий Каспий,
К морским волнам!
ТАЙНА ДЖУЛАТА
Поднимем летопись истории своей, слоями пыли вековой покрытой. Трудяга-археолог каждый день снимает кистью тайны пепелищ, вскрывая шаг за шагом печать молчанья. Вот – эврика! – нашел, и сердце бьется, подобно камышу сухому под сильным ветром. И взгляд блестит, восторгом полна душа! Как волны мятежные теснятся в берегах крутых, так бьется сердце, удачей вдохновленное. Все это правильно…
Но память предков дороже, чем кисть, что пыль истории снимает по крупицам. И нету выше архитектора в эпохе тленной, чем Аллах, творец миров.
Всему в пространстве есть логичный ход, лишь только нужен ключ, чтобы завелся механизм. Без шестеренки малой нет часов, и каждый осужден пройти свой путь. И что начертано – того не избежать. Велик Аллах, и наши судьбы в его руках!
Природы нежной хрустальная свирель поет по нотам жизни, и музыку уносит ветер тленья.
Печален путь любой, коль нет для отдыха ни времени, ни остановки. Не разгадать нам в спешке тайны мироздания, и не вкусить плод зрелый, созревший в скитаньях вечных. В порыве вдохновенья все ищут счастья за чужим плетнем. Ведь сколько полководцев искали счастья в чужой неволе, в колодце горя добывали воду! А сколько властителей с железным жезлом сидели на троне золотом, его изножье вонзая в грудь безмолвного народа! Кто ищет власти и богатства за счет другого, тот, кроме пепла черного забвенья, не заслужил иной посмертной славы.
Как жалок порой бывает человек, жизнь прожигая, словно мошка, что подлетает к пламени свечи, сжигая крылья, но думает – что это солнце!
И как порою горько и обидно, когда в развалинах истории забытой гуляем мы и будто слышим стоны давно минувших лет. Века пройдут, и сладкое дыхание исчезнет, и кто-то встанет на мой череп тяжелым сапогом. И не услышит голос мой живой…
Вот так стою в развалинах Джулата. Смотрю на холм, который срезан будто бы мечом. И вижу чей-то желтый, веками спрятанный скелет, покрытый глиной. Но дождь размыл его секрет.
Природы нежной хрустальная свирель поет по нотам жизни, и музыку уносит ветер тленья. Звенит хрустальная свирель, лежит скелет забытый, слоями пыли занесен. И сердце ноет от тоски, и с уст срываются слова унынья: «Кто ты, несчастный, как скоро ждет меня твое несчастье?!»
И вздрогнул я, как будто слышу голос эпохи древней!
«Давно лежу я здесь, грудь давит холм веками мне, и ветер южный обдувает кости. Не спрашиваю, кто ты, но дух мой видит скорбь в твоих глазах. Ведь ты несчастен. Сегодня я, а завтра ты… Ведь жизнь изменчива, как ветер бытия. Ты видишь, путник, зеленые холмы Джулата. А ведь когда-то здесь жизнь цвела, как берег Терека, несущий воды на равнину, чтоб орошать вокруг поля. К мечети был пристроен минарет. И муэдзин нас призывал к войне молитвой сладкой, но священной. Четырнадцать веков от Рождества уж минуло. Стояла здесь мечеть, как обелиск добра, надменно возвышаясь над равниной кабардинской.
А рядом жили тысячи людей, ремесленников, гончаров умелых и добрых горожан. Сюда когда-то приезжал арабский дипломат Бута и все записывал в тетрадь, чтоб для истории запечатлеть судьбу Джулата. Там, где стоишь теперь, была соборная мечеть. А дальше, куда свой взор ты обратил, стоял монетный двор, куда съезжались все купцы. Монеты золотые притягивали их жадный взор, где выбита была сова резцом чеканщика. А по другую сторону был выбит медальный профиль воина Дзулата, что крепость основал по воле божьей».
И голос духа замолчал. И я, смиренный путник, почуял дрожь в коленях оттого, что город древний встал перед глазами. Остались камни вековые в желтой глине, с фундаментом разрушенным. Как обелиск величия былого, громоздились на вершине Джулата верхнего осколки камня, где ввысь когда-то стремился медный минарет мечети Татартуп. И я представил, как мулла стоит на маленькой площадке, где щели черные виднеются в разрушенной стене. Как будто сквозь щель души смотрел я на развалины времен былых. И вместе с нею слышал сердца стон и времени несправедливого удар – словно копьем. «Но как же так?!» – воскликнул я голосом чужим, придавленным и полным отчаянья, как будто зов раздался из-под могильной каменной плиты.
И дух скелета в жилище глиняном опять заговорил, как будто слышал мой порыв душевный.
«Да, вижу в твоих глазах печаль, скорбит твоя душа в развалинах Джулата! Но этот день пятнадцатый апреля, поверь мне, был ужасен. Как будто волны Терека могучего разлились из тесных берегов, и в призрачном тумане всем явился последний день Джулата. Я воин был и город великий охранял, когда Тимур хромой с могучим войском подъехал на коне к вратам железным!
Там сакля бедная моя стояла в городище у самого ручья. И помню, печь турлучная пылала у старого крыльца. Семья большая собиралась у очага.
А для свободного адыгского народа закон неписан был. Лишь хабзе строгой подчинялись все и жили в дружбе крепче, чем алмаз. И, как оправа золотая, светилась мудрость старейшин наших.
Все были заняты делами добрыми в Джулате. Стучали в кузнях молоты тяжелые, мужчины славились в набегах дерзких отвагой смелой, а женщины трудились по хозяйству. А в поле плуг стальной тащили грозные быки. И старцы читали молитвы длинные в мечети знаменитой до самого Стамбула. И славился Джулат на весь Кавказ двором монетным, самым первым, когда Москва еще не знала восхода солнца, и вместо города стоял там лес густой, и выли шакалы в округе дикой.
Кто только ни стучался в ворота древние Джулата! Хазары с Каспия, аварский хан Байкан на белом, как облако, коне, и злой коварный Китай-хан, и Чингисхан великий на резвом маленьком коне. Но выстоял Джулат. Вокруг стояли стены из кирпича-сырца, посередине виднелись башни в девять сажен, с окошками для воинов, чтоб видеть приближение врага и с севера, и с юга, и рвы глубокие все заросли бурьяном, и были незаметны для врага…»
И снова голос духа умолк, и я остался, откровеньем пораженный. Ведь каждый день с друзьями здесь мимо проезжал, не зная тайны великого Джулата! И голос духа мне истину открыл, что на холме высоком когда-то древний город, как страж Кавказа, в низовье Терека стоял! Нагнулся я в раздумье, осколок кирпича поднял. Он жег мои ладони, а ведь когда-то, возможно, сам старший князь Дзулат его держал. Почувствовав в душе прилив надежды, я мысленно услышал звук цепей, звон золота монетного двора, увидел благородных горожан, которые гордились сыновьями и дочерьми своими. С мечом в руках все защищали город, прикрыв родной очаг, огонь в котором зажег Сосруко легендарный из доброй сказки!
Опять гляжу я вдаль… Вершинами полнеба разрезая и снегом белым ослепляя, Кавказские хребты стоят, как великаны. И волны Терека несутся, полны злой пеной, и омывает их поток холмы высокие, где стены древние из камня, как обелиск величия адыгов, стоят, всех удивляя по сей день.
Как светлый луч теряется в тумане черной ночи, так непогодой полна была душа, и мысли сжигали сердце пеплом черным. Я сделал шаг, не в силах больше ждать, ослеп мой разум от картин мятежных… Но голос духа вновь меня остановил!
«Постой, мой друг, куда спешишь ты в жизни этой бренной? Устали кости под сырой землей, и в одиночестве прогнил скелет мой. Ты не спеши, дослушай мой сказ о том, как чужеземцы сожгли Джулат, мой древний город. Дрожит мой голос, как листва сухая, которую злой ветер сорвал с цветущего ствола. Ведь род мой древнее, чем сам Джулат. Отцом я назван Еутых, то есть «счастливый». Я так и жил, и имя гордое не запятнал, и сына своего в честь славы вечной назвал Хатыр. Двенадцать зим ему лишь было, когда враги великий город предков окружили, разбив нам жизнь, как глиняную чашу.
Века прошли, в природе вечной все подлежит движению. В разлуке с городом великим, с друзьями и с семьей промчалось время, но в памяти моей как будто день прошел. Все помню и буду помнить на все оставшиеся мне века: и печь турлучную у старого крыльца, и голубей на крыше, и матери глаза с соленою росой, и рук ее тепло, и шелк волос, которые я гладил в колыбели, и бедность, что сжирала нас, как гусеница – свежую листву. Морщинами покрыто, как кора сосны, ее лицо, что раньше было красивей солнца. И платье порвано ее, как сердце. О, прикоснуться хотя бы раз к разбитой горем ее груди, почувствовать биенье сердца матери моей!»
Умолк дрожащий голос. Слеза прозрачная, блестя на солнце каплями росы, катилась медленно вниз по моей щеке. Как страшно было откровенье духа, и сколько горя он познал при жизни и после смерти!
«Постой, не плачь, о путник, моим страданьем утомленный. Ты спину гни, но не сгибай колени. Живи и наслаждайся жизнью, почаще смотри на небо, с таинственной природой всегда дружи, не забывай, что родина твоя превыше гор Эльбруса. Тоскую я по ней, лишь чувствую одну отраду – что непокорен дух мой, тоскующий в скелете черном! И здесь, в родной земле, лежат мои враги, и с ними дух воюет и поныне! И месть моя сильна. Но толку нет в ней. Что праху мстить, что мертвецу… Хотя я дома – а им земля моя что ад. И свою муку заслуженно несут! Джулат мой древний был превращен в обитель мертвецов, и стены стали щебнем! О, сколько воинов здесь полегло, где сад зеленый цвел!
Ты видел пропасть на вершине холмов высоких? За каменной стеной стоит мечеть из твердых жженых кирпичей».
Я взгляд направил свой отрешенный, куда указывал мне дух Еутыха. Но там остался только след, фундамент рыхлый. Дождь времени разбил его, и щебень острый лежал лишь на земле.
«Там место, где я погибель встретил от кровожадных рук Тимура. Когда эмир стоял у врат железных, мы с сыном шли из леса с вязанками сухого хвороста на спинах, и только лук на мне висел адыгский. Кто же знал, что город мой врагами окружен! Поймали нас лазутчики Тимура. Связали руки, ноги, и возле пропасти, где край из глины рыхлой, а внизу шумит могучий Терек, меня пытал Тимур хромой. И сына моего пытал, подростка, и кровь застыла в жилах, обида жгла мне очи.
«Ну что стоите, воины, – кричал он. – Пытайте их! Пусть скажут, сколько воинов Джулат их охраняют, и где в стене есть брешь, чтоб нам войти в их город вольный. Ворота крепкие, на стенах горожане стоят и льют смолу горячую на воинов моих. Еутых тебя зовут, ты говоришь? Скажи мне, сын собаки, где брешь в стене? Ты видишь мое войско? Мне нужен корм для лошадей и мясо для воинов моих голодных. Путь длинен был наш и опасен из-за Кавказских гор. Но войско мое прошло Дербентские ворота с победой! И не тяни напрасно время, ведь хан ордынский Тохтамыш уже спешит навстречу своей смерти, чтоб с войском грозным моим сразиться. Но вы, адыги, упрямы, гордецы. Закрыли врата Джулата. Добром прошу, иначе силой город захвачу, предам его огню, разрушу стены и в щебень превращу, и будет проклят он навеки, и под развалинами оставлю город мертвецов!»
Тут подскакал к нему боец. Бока коня блестят соленой влагой и зубы рвут стальные удила. «О, славный мой эмир! Спешить нам нужно город захватить. Земля дрожит, и сорок тысяч всадников к Джулату скачут. И завтра Тохтамыш с тобою грозится в бой вступить при утренней заре».
«Ну что ж, – Тимур ответил, – возьми мой меч златой за весть приятную! Настал тот день, когда я войско злейшего врага – Орды Златой – оставлю под руинами Джулата! Ты слышал слова гонца, Еутых? Нет времени с тобою тешиться в беседе. Сейчас я штурмом захвачу Джулат, а сына твоего Хатара сброшу со скалы при всех, коль не откроешь тайны древнего Джулата: где в стенах крепких лаз, чтоб воины могли проникнуть в город? Еутых, твое молчанье погубит сына, отросток рода сгинет на корню. Ему двенадцать зим, неужто ты враг родному сыну! Мои слова – закон, и я, эмир всех городов, клянусь своею благородной кровью, что сброшу сына со скалы!»
Молча стояли Еутых с Хатаром юным у края отвесного холма. Им ветер злобно теребил одежду. И взгляд пылал багровою зарей. Отчаянно стучали их сердца. И видит Еутых, как задрожали колени сына, не выдержит он пытки, слишком юн, и слабость грызет его, как червь – плод зрелый.
«Что ж, – сплюнул сгусток крови Еутых, – негоже мне пред сыном язык свой распускать. Вели же воинам – пусть сбросят его на камни. Чтоб воды бурные его бесследно унесли».
«А что, ты прав! – воскликнул эмир. – Негоже отцу показывать себя изменником при сыне. Эй, воины, делайте, что он сказал. Пусть легче станет отцу свой развязать язык».
И воины подняли копья, и эхо раскатистое крик юного Хатара подхватило, и птицы, над Тереком летящие, в испуге отпрянули. И бешеные воды сомкнулись, скрыв тело.
«Ну что ж! – воскликнул гордо Еутых. – Теперь мой сын в руках великого Аллаха. Все лучше, чем смерть позорная! Не верю я в стойкость юноши, не бреющего щеки. Заманчива свобода и жизнь сладка, и мой Хатар мог сделать неверный выбор. А так – мой род не запятнал изменой, и честь отмыта горною водой. Теперь, эмир, послушай великого Джулата тайну. Течет лягушки кровь в твоих поганых жилах, и лаз в мой город священный ты не узнаешь никогда! Я жил довольно, смерть не страшна, а тайна Джулата – в самих адыгах. Их стойкость выше вершин Эльбруса, а твердость крепче черного гранита! Честь, званье горца, обычаи отцов для них священны, выше того холма, откуда сын мой брошен был тобою!»
«Ты сделал выбор! – прошипел Тимур со злостью. – Твоя надменность и вправду выше холма любого. Так останься навечно здесь под солнцем раскаленным! Эй, привяжите покрепче его к скале! Пусть видит, как загорится город обреченный, как будет умирать народ Джулата! А чтоб ты убедился, что благородна кровь моя, я на глазах твоих и Тохтамыша могучего с рассветом разобью. Тебя же последним из всех убью своей железною рукою, которая весь мир в ладони сжала! Мечом булатным отрежу твою голову, а череп покрою золотом и в чащу превращу. И на развалинах Джулата устрою пир горой, и в честь победы над Золотой Ордой из чаши выпью за прах адыгов гордых!»
И голос духа замер.
И долго я прийти в себя не мог. Все видел, как призрак, тело юное Хатыра, и кровью залитый лик воина, и злобную улыбку грозного Тимура. И вдруг как озаренье снизошло: «А что, Еутых? – спросил я духа. – Твой сын погиб или, быть может, спасся он в водах бурных Терека родного?»
«Да, – услышал я ответ. – Аллах помог Хатыру, но лучше бы погиб он, чем увидел то, что Тимур оставил после битвы. Один остался он во граде мертвых. Хан Тохтамыш со свитой бежал позорно, оставив воинов здесь на равнине. А сам эмир хромой? Сдержал он слово: меня последним обезглавил. Мой череп служил ему как чаша для вина. Обшит он кожей был, и слиток золота сверкал на дне. Эх, яду налить бы в эту чашу золотую, да некому… Да и не нужно было. Он слишком часто прикладывался к чаше той – и спился и умер, как собака, здесь, на Кавказе, не завершив похода. Сполна я наслаждался его мукой. И знал, что буду мстить – здесь, в стране мертвых… Что я и сделал. А теперь прощай!»
Замолк дух адыга Еутыха навечно! Я долго звал его, но все напрасно…
И часто я отныне смотрю на ту скалу. И горделиво стоит она с отрезанной вершиной, как будто обезглавленный Еутых.
Пророчество Тимура не сбылось! Поныне на возвышенности той стоит зеленый холм, живут адыги в поселке под названием Джулат, народ свой прославляя в чудных песнях!
ЛЕГЕНДА ОБ АБРЕКЕ СУЛТАНБЕКЕ
Если честь горца затронешь –
считай, что тронул крышку гроба.
Несется бурный Терек, шумит, злой пеной покрываясь, с корнями деревья вырывая, их в хворост превращая. Ворчит, как старый дед, но чувствует внезапно на равнине, что силы уж не те, как прежде, когда ему в лицо смотреть боялись, а уж войти в бушующие воды – так сразу с жизнью распрощаться.
Вот крепость старая на берегу стоит. И неприступна – ведь Терек грозный сторожит ее дубовые ворота, и казаки на башне зорко смотрят на левый берег. Там два коня на привязи стоят и два черкеса на бревне сидят. Один – в почтенном возрасте, суров на вид и крепок. Другой – чуть помоложе, в плечах широкий, как могучий дуб, и взгляд орлиный; лихой джигит!
И тихо, вполголоса между собою говорят.
– Скажи, почтенный Султанбек, – спросил второй. – А правда ли, что в прежние года боялись тебя казаки, будто смерти?
– Да что, Казбек, былое ворошить. Чего на свете не бывало! Хоть казаки – народ отважный, но больше любят на земле работать. А вот черкес всегда один – лишь он да конь лихой, и бурка теплая что дом второй. Чурек и сыр раз в год увидит он в ауле. Скитается, как ветер, по степи. А что в дороге вдруг перепадет – в аул вернувшись, детям он раздаст. Вот так годами и живет он, сын стихии, и дом родной его – природа.
– А правда ль, Султанбек, что Терек буйный ты переплывал, держась за конскую уздечку?
– Да, правда, в молодости джигиту даже Терек по колено!
– А правда ли, что с одного замаха сабли ты всадника напополам рубил?
– Мальчишка! Что ты все заладил: правда, правда… Вот молодежь! Ни почестей, ни званий.
Казбек тут вспыхнул, рука к кинжалу потянулась, но тут же он ее отдернул. А Султанбек слегка лишь усмехнулся. Казбек в себя пришел и перед старшим извинился. Но тут же горячо добавил:
– Уж стар ты, Султанбек! Тебе лишь кажется, что храбрым был когда-то, могучим, дружным с саблей. И Терек ты случайно переплыл! И что тем казакам тебя бояться?
Умолк Казбек и понял: сгоряча он лишнее сказал!
А Султанбек, лицо нахмурив, так ответил:
– Ты, сын собаки, как ты смеешь со мной так говорить? Скажи спасибо деду своему! Ведь с ним я дружен был и только потому тебя прощаю. Пускай я стар, но за себя я постоять еще могу!
Схватил коня он за уздечку, спустился к берегу и к крепости направил скакуна!
Тут казаки на башне всполошились, сигнал тревоги друг другу быстро передали. Спешит дозор, чтобы черкеса дерзкого остановить. Уж пушка пороха полна и ядра смерти ждут своего часа. Но как понять черкеса? Дерзкий ход! Как он посмел один к воротам подойти? И вот фитиль уж весело горит, как будто чувствует, что время подошло, и смерти шепчет: «Ну, гляди, подруга, тебе пристало жатву собирать».
Но вдруг дозорный крикнул:
– Гаси фитиль! Что порох тратить зря? Взгляните на черкеса. Он еле держится на боевом коне. И сабля длинная на нем с окраской древней! Эй, басурман, кусок чурека, что ищешь здесь? Скачи-ка от греха подальше вон! Ну, басурманы, хитрый же народ! Сегодня-завтра он от старости помрет. И, гляньте-ка, за счет казны он похороны ищет дармовые!
И Султанбек кричит в ответ:
– Эй, братки-казаки! Свое уж я отвоевал на этом свете. Коня продать я вам хочу!
Дозорные смотрели на черкеса, ухмыляясь: «А что, ведь конь отменный».
– Что хочешь за него?
– А что мне, старику? Хочу кисет махорки да к нему хорошего огнива! Покурить хоть вдоволь перед смертью.
Дозорные: «Ну что, давай откроем? Чего коня такого не забрать?»
И вот скрипят дубовые ворота, и смерть костлявая готовит пир. И Султанбек мгновенно обратился из старца в воина! И, как стрела, сорвавшись с места, он саблю длинную на всем скаку достал и с казаками начал насмерть биться! Как будто с молодостью снова породнился.
И весь дозор казачий был изрублен, едва успев опомниться! А Султанбек галопом вылетает за ворота, к реке стремится. И вот уж с боевым конем он Терек яростный переплывает!
Тут казаки оплошность поняли свою. И Султанбеку вслед вся артиллерия прямой наводкой бьет. Но Султанбек, не выпустив уздечку, уже выходит на черкесский берег. К Казбеку гордо он подходит:
– Ну что, сынок, все видел?
И молодой джигит, танцуя от восторга, воскликнул:
– Султанбек! Ты, может быть, и стар, но только телом – а не душой и хваткой боевою. Намного ты моложе молодых!
ЛЕГЕНДА ОБ УКРОЩЕНИИ НЕВЕСТЫ
Два всадника мчатся по степи,
Друг друга азартом бега вдохновляя,
Хвосты коней пушистые и гривы
На ветру играют,
И воздухом холодным обдувает.
Два всадника мчатся
Навстречу жизни и судьбе,
Мечты о будущем
Сердца переполняют!
Что ждет их впереди?
Как слепо мчатся вперед они!
А может, лучше не спешить?
Коней остановить, пока не поздно,
Разойтись иль отдохнуть, принять решение и в путь.
Но нет, рок гонит их вперед,
Никто не знает, что их ждет.
Всевышний знает, он не спешит,
Судьба сама решение найдет.
Он через испытания в жизни проведет,
И если человек чист в помыслах своих,
Гони коней, спеши
И крылья жизни лови скорей,
А то ведь удача может улететь
И в сети плохого человека
Может она влететь.
А сели не уверен в душе своей
И в помыслах своих –
Нет чистоты в тебе –
Присядь, подумай, отдохни,
Решение приняв, пришпорь коня
В путь поспеши.
Но в жизни каждого
У нас есть шанс.
А, может, надо развернуться
И в прошлом постараться себя найти?
Пришпорь коня, решение прими,
От самого себя нам не уйти!
Два всадника мчатся
Навстречу жизни и судьбе,
Мечты о будущем сердца переполняют
Казбек с невестой будущей своей,
Копытами коней пыль поднимая,
Домой в аул свой мчится.
Зухра согласие дала,
Сердце ее давно к Казбеку стремится,
Решили пожениться по воле доброй,
Вдвоем соединиться,
В семейных узах радость обрести.
Казбека конь чуть поскользнулся,
Он воскликнул «Раз»
И дальше мчится. Вот бугорок,
И конь Казбека чуть встрепенулся,
Воскликнув «Два», он дальше мчится.
Зухра, невеста, рядом не поймет,
Что друг любимый в счет пустился.
Вот яма впереди и надо быстро пролететь,
И конь Казбека, подняв копыта,
Неудачно приземлился –
И ноги перебиты.
Страдание в глазах,
Он виновато смотрит на хозяина.
Что делать? Страданье надо облегчить,
Кинжал свой взяв,
Коню на помощь поспешил,
Со словом «Три» на шее
Вены перерезал.
И бедный конь дух испустил.
Зухра склонилась над конем.
От жалости слеза в очах
Прекрасных появилась,
К Казбеку взор свой обратила.
Ведь как не жалко, это ведь жестоко.
Казбек ей в очи посмотрел,
Ответил: «Раз, мой счет идет до трех!»
Зухра все поняла.
Могла назад в село уехать,
Могла остаться тут навечно,
Послушно поднялась.
Сев на коня, вдвоем вдаль ускакали.
Казбеку жаль коня, но жизнь любимой
Для него дороже. Теперь он знает,
С родителями невесту надо познакомить,
И выбор в жизни правильный он сделал,
И счастливо с Зухрой до старости прожили,
А слова «Два» и «Три» навеки позабыли.
ЛЕГЕНДА ОБ АЛИ ЦИРХИЖЕ, ИЛИ ПОЧЕМУ АДЫГИ РЫБУ НЕ ЕДЯТ
Лучше в маленькой стране быть хозяином,
Чем в большой – гостем.
1
Во все века миролюбивому Кавказу несли завоеватели огонь. Батый, Чингиз и Тамерлан пролили море крови на просторах Черкесии свободной. Но превзошли их всех России жадные сыны, орда под управленьем генералов кровожадных – Ермолова и Засса! И как бы их ни прятали в тени – печать истории сорвать мы с них должны!
Два «брата по крови» в погонах генеральских, прикрывшись именем царя, черкесов вырезали без стыда. И прямо говорили: «Кровь пускайте, пусть захлебнутся в этом аде горцы!» И, флаг пиратский оставляя всюду, где могли, черкесов гнали прочь с родной земли.
Потомки не забыли эту бойню – не вырежешь из памяти народной. И до сих в названиях сел стоят их имена – как обелиск героям и проклятие убийцам адыгского народа.
Герой не тот, кто пушечным огнем живьем сжигал противника. А тот, кто на коне с кинжалом на пушки шел, чтоб защитить народ и край родной.
Все, что могли, сожгли завоеватели. И чтоб сберечь своих солдат от диких горцев, с Алим-пашой, турецким холуем, предательские связи завели.
Два корабля у пристани в Анапе у берега стояли. В один грузили злато, серебро, адыгских девушек прекрасных. В другой, скосившийся, в тайфуне пострадавший, грузили беженцев, как бревна – штабелями!
Они спасались от царя и Засса – в Стамбул, куда угодно, только бы подальше от палача!
Вот турок жирный Алим-паша расхаживает в шапке красной. Его два корабля с турецким флагом стоят в Анапе, что в переводе означает «край стола». За краем – ад. Но что-то надо делать. Спасать семью и сохранить детей, чтоб знали, кому придется мстить. И род продлить, и кровью смыть проклятье – ради цели благой готовы все бежать за этот край!
Алим-паша в беседе с Зассом провел уж два часа. Обрывки разговора чуть слышны:
«Ну, что Алим-паша, я заплатил тебе сполна. Плыви в Стамбул, подальше от греха. Ведь деньги не мои – царя. Он платит туркам, чтоб горцев вывез ты с родной земли».
От пристани отходят корабли, и курс прямой взят к чуждым берегам. Вот мили две прошли. Один корабль, груженный золотом и серебром, плывет домой, подняв турецкий флаг. Алим-паша в каюте восседает. Второй корабль, наполненный людьми, взорвался вдруг! И в море навсегда остались все черкесы, жены, дети!
Алим-паша довольно хохотал, не в первый раз он сделал этот трюк. Зачем поить, кормить, возиться с ними, корабль старый за собой тащить? Добро паше, а трупы – рыбам.
С тех пор адыги рыбу не едят. Ведь вскормлена она черкесским мясом.
А что же Засс? «Ах, старый басурманин! – так пожурил он жирного пашу. – Хитер, собака, потопил людей, а их добро забрал себе. Надул султана своего!»
И входит Засс с улыбкою кровавой в штаб русского полка. А казачки у входа ждут его и говорят: «Вот, ваше благородие, приказ исполнен. После боя мы пятьсот голов черкесских отрубили. Теперь вас просим заплатить сполна».
«Урядник! В чем тут дело? Заплатите вы шустрым казачкам, да наточите им топоры. Идут обратно в поле!»
Для устрашенья непокорных Засс придумал тактику злодейскую. Курган большой солдаты насыпают, и выставляют головы отрезанные на пиках деревянных. И ветром бороды черкесские качает, и запах смерти слышен далеко. Картина ада – чугунные котлы повсюду, и черный дым струями вьется к небу, и в копоти, крови стоят солдаты и головы от мяса очищают, вываривая, в ящики кладут. И тут же гвоздями забивают и отправляют их в Берлин – для опытов профессорам немецкой медицины, чтоб анатомию преподавать студентам. Исправно деньги платятся за кости.
Воистину, Батыр, Чингиз и Тамерлан совместно не принесли адыгам больше зла, чем жадные сыны России.
2
А вот теперь обратный вам пример.
Али Цирхиж – черкесский воин славный, отряда предводитель, в набеге дерзком выкрал Засса дочь. И уважительно полгода с ней общался. Не в качестве рабыни – нет. Учил ее он языку черкесов, этикету. И дочь России поняла, кто истинный здесь варвар и убийца.
И вот пришел час возвращенья. Хотя душа ее с черкесами осталась, но волею судьбы пришлось ей вернуться в отчий дом. Уж знала, кто есть кто. Али ее сопровождал в походе.
Увидев дочь живой и невредимой, Засс отдает приказ солдатам убить джигита смелого. Но дочь взяла кинжал и пригрозила убить себя, и генерал смолчал.
Али судьбу испытывать не стал. Сев на коня, умчался со двора. Но злобу затаил коварный Засс, преследовал его полгода.
Али Цирхиж геройски пал. Танцуя мирный кафа, он пули в тело принимал, не прекращая танца, чтоб неуваженье не выказать собравшимся вокруг старейшинам.
Для горцев честь и к старшим уважение – превыше жизни.
3
Вот русский царь призвал к себе «героя». И входит Засс в черкеске белой к нему в покои, бьет челом. И палача царь награждает златым крестом. Хотя достоин он петли иль яда, но царь – таков же!
И удивленно вопрошает царь: «А что за форма на тебе?» – «Черкеска». – «А чье сукно, отменное, видать? Черкесов? Ну, а что у них за нравы?» – «Они честны и храбры, и старших почитают как никто». – «А дисциплина?» – «Для армии любой предметом зависти явиться бы могла». – «А девушки красивы?» – «Да, мой царь!» – «А кони, что за кони?» – «Близнецы арабских скакунов». –»Да что за диво? Откуда столько кладезей народных?» – «Не знаю, государь». – «А в чем их минус?» – «В любви к родной земле!»
И молвил царь: «Ну, дикари, все ясно, дикари. Ах, варвары, Кавказ мой, значит, любят?! Так выжечь их железом каленым. И вот еще что, Засс, ты сделай так. Традиции ты их и дисциплину уставом в нашей армии введи!»
И Засс выходит от царя, бормочет: «Хотел ему все высказать, но гнева царского я испугался. Понял слишком поздно я истину одну. Мы говорим: Кавказ – жемчужина? Жемчужина есть жители Кавказа! Жемчужина – все горские народы. А сам Кавказ без них – ну что такое, корыто для солдатского белья! Тьфу, черт возьми, канальи, дикари!»