Обычаи и традиции адыгов
Уэркъ хабзэ – кодекс чести черкесского дворянства
Понятие "хабзэ", как в его узком социальном, сословном аспекте – "уэркъ хабзэ", так и в более широком общенациональном – "адыгэ хабзэ", является чрезвычайно насыщенным и всеохватывающим. Здесь подразумеваются явления не только этикетного характера, но и обряды, традиции, общественные институты, нормы обычного права, духовные, этические и моральные ценности адыгов. Различные аспекты этой темы затрагивались в работах Б. Х. Бгажнокова, С. Х. Мафедзева, А. И. Мусукаева, А. М. Гутова и других авторов. В данной статье уэркъ хабзэ рассматривается как феодальный, рыцарский кодекс с точки зрения его социального, сословно-классового содержания.
Черкесское дворянство, девизом которого было "Хэбзэрэ зауэрэ" – "Честь и война", выработало свой рыцарский моральный кодекс, так называемый уэркъ хабзэ (уэркъ – рыцарь, дворянин; хабзэ – кодекс обычно-правовых, этикетных норм). Многие его положения, несомненно, вытекают из военного образа жизни и связанных с ним норм поведения. В качестве примера, аналогии такой культурной модели, связанной с войной, можно привести сред-невековый японский кодекс чести самурая "Буси-до" ("Путь воина"), с которым уэркъ хабзэ имеет некоторые параллели.
Жизнь черкесского рыцаря (дворянина) регулировалась с рождения и до смерти неписаным кодексом уэркъ хабзэ. В основе этого кодекса лежало понятие "уэркъ напэ" (рыцарская честь). Не было никаких моральных или материальных ценностей, которые могли бы превалировать над этим понятием. Сама жизнь имела ценность только в том случае, если она была посвящена служению принципам уэркъ напэ. У черкесов бытует много пословиц, посвященных этому, например: "Псэр щэи, напэр къэщэху" – "Жизнь продай, купи честь". Даже такие естественные чувства, как любовь или ненависть, должны были отступить на задний план перед необходимостью соблюдения закона чести в том виде, как его понимали черкесские дворяне.
В основе дворянского кодекса чести уэркъ хабзэ лежал общенациональный кодекс этикетных, моральных принципов, называемый адыгэ хабзэ (черкесский этикет).
В понятие "адыгэ хабзэ" входили не только этикетные, моральные ценности, но и все нормы обычного права, регулировавшие жизнь черкеса от рождения и до смерти. Дворяне должны были быть эталоном в соблюдении адыгэ хабзэ – то, что прощалось простолюдину, не прощалось дворянину в смысле нарушения норм адыгэ хабзэ. Само дворянское сословие не было замкнутым и пополнялось из среды крестьянства за счет тех, кто проявлял личное мужество во время войны и в совершенстве владел адыгэ хабзэ.
В то же время любого уорка в случае нарушения им норм черкесского этикета, по обычаю, могли лишить дворянского звания. Таким образом, звание дворянина накладывало на человека много обязанностей и не давало ему само по себе каких-либо привилегий.
Дворянином мог быть человек, ведущий соответствующий образ жизни и соблюдающий присущие данному званию нормы поведения. Как только он переставал соответствовать тому месту, которое занимал в обществе, и соблюдать нормы, связанные с этим статусом, он сразу же лишался дворянского звания. В истории черкесов было немало случаев, когда лишали даже княжеского звания.
Князья, возглавлявшие дворянство, считались блюстителями и гарантами соблюдения черкесских обычаев. Поэтому с детства при их воспитании большое внимание уделялось не только военной подготовке, но и в не меньшей степени изучению и усвоению ими норм адыгэ хабзэ. Князьям принадлежало исключительное право взимания штрафов за оскорбление достоинства, которые они могли наложить на любого подвластного, в том числе и дворянина. При этом под оскорблением княжеского достоинства понималось любое нарушение этикетных правил, совершенное кем-либо в присутствии князя. Так, например, пункт 16 записей обычного права кабардинцев, сделанных Я. М. Шардановым, гласил: "Если подерутся два человека, чьи бы они ни были, в лице князя на улице, во дворе, в доме, тогда зачинщик драки платит штраф князю одну холопку за несоблюдение благопристойности к князю, что смели при нем драться" [14, с. 290]
Причиной штрафа могло стать любое проявление неуважения к черкесскому этикету, например, неприличное слово или выражение, особенно в обществе женщин.
Кстати, княжна имела такое же право наказывать женщин, в том числе дворянок, наложением штрафа. Штрафы обычно заключались в определенном количестве быков, которые немедленно изымались из хозяйства провинившегося человека в пользу князя. Для исполнения этих полицейских функций при князьях постоянно находились так называемые бейголи. Сословие бейголей пополнялось за счет крепостных крестьян, так как не только для дворян, но и для свободных крестьян выполнение подобных функций считалось предосудительным. Адыгский этикет – адыгэ хабзэ, как уже отмечалось, лежал в основании, являлся фундаментом так называемого уэркъ хабзэ – дворянского этикета. Уэркъ хабзэ отличался более строгой организацией, требовательностью к своим носителям. Кроме того, в нем нашли отражение нормы взаимоотношений внутри господствующего класса, в частности, нормы, регулирующие взаимоотношения сюзерена и вассала. В XVIII– XIX веках у черкесов произошло разделение по принципу политического устройства на две категории: "аристократические" и "демократические". К первым относились кабардинцы, бесленеевцы, темиргоевцы, бжедуги и некоторые другие этнические подразделения, у которых во главе феодальной иерархии стояли князья. У шапсугов и абадзехов князей не было, а были только дворяне, которые в результате так называемого "демократического переворота" потеряли свои политические привилегии. Тем не менее в плане соблюдения тех многочисленных и щепетильных отношений, которые отличали черкесский этикет, шапсуги и абадзехи были такими же "аристократами", как кабардинцы, бесленеевцы, темиргоевцы и другие. Обычаи, манеры, костюм, оружие и конская сбруя черкесов стали для ближайших их соседей образцом для подражания. Они настолько были сильно подвержены рыцарско-аристократическому влиянию черкесов, что господствующие слои соседних народов посылали своих детей к ним на воспитание для усвоения ими черкесских манер и образа жизни [9, с. 223]
В совершенствовании и пунктуальном соблюдении уэркъ хабзэ особенно преуспели кабардинцы, которых некоторые исследователи называли "французами Кавказа". "Благородный тип кабардинца, изящество его манер, искусство носить оружие, своеобразное умение держать себя в обществе действительно поразительны, и уже по одному наружному виду можно отличить кабардинца",– писал В. А. Потто [20, т. 2, с. 345].
К. Ф. Сталь в своей работе отмечал: "Большая Кабарда имела огромное влияние не только на все черкесские народы, но и на соседних осетин и чеченцев. Князья и дворянство кабардинское славились своим наездничеством, храбростью, щегольством в наряде, вежливостью в обхождении и были для прочих черкесских народов образцом для подражания и соревнования" [20, с. 100].
Рыцарский кодекс уэркъ хабзэ можно условно разделить на несколько ключевых установок, включающих в себя следующие понятия:
1. Верность. Это понятие подразумевало прежде всего верность своему сюзерену, а также своей сословной группе. Дворяне служили князьям из поколения в поколение.
Смена сюзерена бросала тень на репутацию как той, так и другой стороны и считалась большим позором.
Дворяне сохраняли верность своему князю, даже если последний терпел поражение в междоусобной борьбе и переселялся к другим народам. В таком случае они сопровождали князя и вместе с ним покидали родину. Правда, последнее обстоятельство вызывало недовольство народа и дворян пытались удержать от переселения. Во время боя дворяне дрались каждый возле своего князя, и, если князь погибал, они должны были вынести его тело с поля битвы или погибнуть.
Понятие "верность" включало также в себя преданность своим родственникам и уважение к родителям. Слово отца было законом для всех членов семьи, точно так же младший брат беспрекословно слушался старшего. Дворянин был обязан поддерживать фамильную честь и мстить каждому, кто покушался бы на жизнь и честь членов его фамилии.
2. Вежливость. Это понятие включало в себя несколько положений:
– Уважение по отношению к вышестоящим в социальной иерархии. По понятиям черкесов, уважение, независимо от разницы положения в социальной иерархии, должно быть взаимным. Дворяне служили своему князю, оказывали ему определенные знаки почтения. Самые низшие категории дворянства, так называемые пшичеу, будучи телохранителями и оруженосцами князя, прислуживали ему ежедневно в домашнем быту. При этом, по словам Н. Дубровина, "по большей части, с обеих сторон соблюдались утонченная вежливость и взаимное уважение" [7, с. 176–177].
– Уважение к старшим по возрасту. Каждому человеку старшего возраста необходимо было оказывать знаки внимания, положенные по черкесскому этикету: вставать при его появлении и не садиться без его разрешения, не говорить, а только почтительно отвечать на вопросы, выполнять его просьбы, прислуживать во время трапезы за столом и т. д. При этом все эти и другие знаки внимания оказывались вне зависимости от социального происхождения. Ф. Торнау в связи с этим сообщал следующее: "Лета у горцев в общежитии выше звания. Молодой человек самого высокого происхождения обязан вставать перед каждым стариком, не спрашивая его имени, уступать ему место, не садиться без его позволения, молчать перед ним, кратко и почтительно отвечать на его вопросы. Каждая услуга, оказанная седине, ставится молодому человеку в честь. Даже старый невольник не совсем исключен из этого правила. Хотя дворянин и каждый вольный черкес не имеют привычки вставать перед рабом, однако ж мне случалось нередко видеть, как они сажали с собою за стол пришедшего в кунацкую седобородого невольника" [22, 1992, № 2, с. 39].
– Уважение к женщине. Это положение означало прежде всего уважение к матери, а также уважение к женскому полу вообще. Каждый рыцарь считал за честь выполнить просьбу девушки или женщины, что нашло отражение в непереводимой черкесской пословице: "ЦIыхубз пшэрыхь хущанэ". Это выражение имеет несколько смысловых оттенков, одно из которых означает невозможность для мужчины не уважить просьбу женщины. Большим позором считалось обнажить в присутствии женщины оружие или же, наоборот, не вложить его тотчас в ножны при ее появлении.
Если дворянин в присутствии женщины позволил себе нечаянно неприличное слово, то, по обычаю, он должен был загладить свою вину преподнесением ей какого-либо ценного подарка.
Женщина у черкесов не могла быть ни объектом, ни исполнителем кровной мести. Посягательства на жизнь женщины черкесам были неизвестны (инф. Х. Х. Яхтанигов).
Большим позором считалось для мужчины, в том числе и для мужа, поднять руку на женщину.
"У черкесов, – сообщает Хан-Гирей, – обхождение мужа с женою также основывается на строгих правилах приличия. Когда муж ударит или осыплет бранными словами жену, то он делается предметом посмеяния..." [25, с. 274].
Покушение на честь матери, жены или сестры в понятии черкесов были самым сильным оскорблением, которое можно нанести мужчине. Если дела об убийствах можно было путем выплаты цены крови уладить, то подобные посягательства на честь женщины обычно заканчивались кровопролитием.
– В понятие "вежливость" входило уважение к любому человеку , в том числе и незнакомому. Природа этого уважения была, по всей видимости, порождена, как и у всех наций, создавших этикет, двумя основными факторами: во-первых, тот, кто оказывал уважение и знаки внимания другому человеку, имел право требовать с его стороны такого же отношения; во-вторых, каждый человек, будучи постоянно вооружен, имел право для защиты своей чести применить оружие. Многие авторы и путешественники, побывавшие на Кавказе, справедливо полагали, что та вежливость и уважение, которые были характерны для повседневных взаимоотношений черкесов, были в определенной мере порождены той "умиротворяющей" ролью, которую играло всеобщее вооружение народа.
Надо отметить, что для черкесов и созданного ими этикета был абсолютно чужд социальный сервилизм – весь их этикет был основан на сильно развитом чувстве личного достоинства. Это обстоятельство отметил и Дж. А. Лонгворт, который писал: "Однако эта смиренность, как я вскоре обнаружил, сочеталась в них с полнейшей независимостью характера и основывалась, как и у всех наций, склонных к церемонностям, на уважении к самому себе, когда другим тщательно отмеривается та степень уважения, которую требуют и для себя" [13, с. 531].
Даже князья, стоявшие во главе феодальной иерархии, не могли требовать от своих подвластных чрезмерных проявлений знаков внимания, сопряженных, с одной стороны, с личным самоуничижением, а с другой – вознесением, чинопочитанием княжеского достоинства.
В истории черкесов были случаи, когда чрезмерная гордость и тщеславие отдельных князей восстанавливали против них не только других князей, но и весь народ. Обычно это приводило к изгнанию, уничтожению или же лишению княжеского достоинства подобных людей.
Так произошло, например, с кабардинскими князьями Тохтамышевыми, которых на общенародном собрании лишили княже-ского звания и перевели в сословие дворян 1-й степени (дыжьыныгъуэ) [11, с.17].
У кабардинцев был такой обычай: если по дороге ехал князь, то встретившийся с ним должен был разворачиваться и сопровождать его до тех пор, пока тот его не отпустит *.
Так вот, князья Тохтамышевы в своей заносчивости и тщесла-вии дошли до того, что заставляли поворачивать и следовать за ними по нескольку верст тяжело груженные арбы крестьян.
__________
* Впрочем, это правило необходимо было соблюдать по отношению к каждому старшему по возрасту человеку. По отношению к князьям оно соблюдалось независимо от возраста.
В конце XVII или начале XVIII века, по сведениям Я. Потоцкого, в Кабарде произошло уничтожение княжеского семейства Чегенукхо. "Генеалогия говорит единственно, что семейство было уничтожено по причине своей гордости: но вот что по этому поводу сохранилось в преданиях. Главы этого семейства не допускали, чтобы другие князья садились раньше их. Они не разрешали, чтобы лошадей других князей поили водой тех же речек или, как минимум, выше по течению того места, где поились их собственные лошади. Когда им хотелось вымыть руки, они приказывали молодому князю держать перед ними таз. Они считали выше своего достоинства посещать "поки", или собрания князей. И вот что из всего этого вышло. На одном из таких всеобщих собраний они были осуждены на уничтожение.
Судьи взяли на себя роль исполнителей приговора, ими же вынесенного" [21, с.230–231].
В "Кратком историко-этнографическом описании кабардинского народа", составленном в 1784 году, об этом же событии сообщалось: "Поколение же сие было в Кабарде во особливом уважении. Старший из оного составлял род самовластного владельца, но в конце прошлого века по ненависти к нему других князей, не терпя его гордости, учинен был заговор, и истребили сие колено даже до младенца" [8, т.2, с.359–360].
Особенностью менталитета черкесов было уважение личного достоинства и личной свободы и связанный с ними ярко выраженный индивидуализм. Это, по-видимому, было одной из причин того, что демократизм был в высшей степени характерен для их политического устройства и здесь было мало предпосылок для установления тирании или диктатуры. Этот демократизм проявлялся даже в военной сфере. В частности, Ф.Ф. Торнау по этому поводу писал: "По черкесским понятиям... мужчина должен обдумывать и обсуживать каждое предприятие зрелым образом, и если есть у него товарищи, то подчинять их своему мнению не силою, а словом и убеждением, так как каждый имеет свою свободную волю" [22, 1991, № 2, с. 15].
Несмотря на существование развитой сословной иерархии, чинопочитание в высшей степени претило свободному духу черкесов. Один из героев рассказа А.-Г. Кешева неприятие этого, образно выражаясь "падишахства", выразил следующим образом: "Достоинство и хорошее происхождение везде в почете – против того и спора нет, но ни в каком случае не должно им поклоняться, сносить от них всякие обиды. Дворянский обычай указывает каждому черкесу приличное ему место, дает знать, что можно ему делать и чего нельзя. Тому нет места между адыгами, кто захочет стать выше всех, кто пожелает поставить волю свою законом для других. Такого человека всякий заметит, всякий будет стремиться как бы подрезать ему крылья. И будь он силой равен хоть грому, имей на плечах своих сто голов, рано или поздно, а сломит себе шею" [9, с. 148–149].
В понятие "вежливость" входили такие нормы уэркъ хабзэ, как запрет на ругань, брань, рукоприкладство и другие формы проявления вражды, достойных, по мнению уорков, только плебеев [4, с. 99].
Это правило нашло отражение в народной пословице: "Хьэ джафэ банэркъым, уэркъ хъуанэркъым" – "Гончая не лает, дворянин не ругается". С. Броневский сообщает: "Черкесы грубых и ругательных слов не терпят; в противном случае князья и уздени равного себе вызывают на поединок, а незнатного человека нижней степени или простолюдина убивают на месте. Кабардинцы всегда наблюдают в обращении между собою вежливость, чинопочитанием соразмеряемую; – и сколь ни пылки в страстях своих, стараются умерять оныя в разговоре..." [6, с.132].
Более того, по свидетельству Хан-Гирея, "достойно замечания то, что все эти обряды вежливости соблюдаются и тогда, когда князья и дворяне друг друга ненавидят, даже и тогда, когда они бывают явные враги, но ежели им случится встретиться в таком месте, где законы благопристойности удерживают их оружие в бездей-ствии, например в доме князя или дворянина, в присутствии женщин, на съездах дворянства и тому подобных случаях, где приличия воспрещают обнажить оружие, и самые враги остаются в границах вежливости и даже оказывают нередко друг другу разные услужливости, что называется дворянская (то есть благородная) неприязненность или вражда, но затем эти враги являются самыми свирепыми кровопийцами там, где они могут свободно обнажать свое оружие, и тем более вежливость их делает им честь, и народ питает к ним большое за то уважение" [25, с. 277].
Не только брань или ругань считались неприличными, но и даже разговаривать на повышенных тонах, поддавшись эмоциям, было для представителей высших сословий непозволительным. "Черкесский дворянин бравировал своей вежливостью, – писал Н. Дубровин, – и стоило только разгорячившегося узденя, забывшего приличие и вежливость, спросить: ты дворянин или холоп? – чтобы, напомнив его происхождение, заставить его переменить тон из грубого в более мягкий и деликатный" [7, с. 177].
Болтливость также считалась неприличной, особенно для князя. Поэтому при приеме гостей "всегда один из дворян должен был занимать гостей разговором, потому что самому князю декорум не позволял, чтобы он много говорил" [5, с. 518].
Темиргоевские князья ввели даже следующее обыкновение: "...они вообще при важных переговорах с соседними ли народами или во время распрей междоусобных, сами не входят в словопрения, а их дворяне, которым вверяют дела, объясняются в присутствии князей". Хан-Гирей называет это обыкновение прекрасным, "ибо оно, удерживая тяжущиеся лица, так сказать, от исступления, в которое нередко впадают при сильных прениях, сохраняет тишину на съездах" [25, с. 175].
К понятию "вежливость" можно отнести и такое качество, как скромность. Н. Дубровин писал: "Храбрые по природе, привыкшие с детства бороться с опасностью, черкесы в высшей степени пренебрегали самохвальством. О военных подвигах своих черкес никогда не говорил, никогда не прославлял их, считая такой поступок неприличным. Самые смелые джигиты (витязи) отличались необыкновенной скромностью; говорили тихо, не хвалились своими подвигами, готовы были каждому уступить место и замолчать в споре; зато на действительное оскорбление отвечали оружием с быстротою молнии, но без угрозы, без крика и брани" [7, с.85].
Действительно, у черкесов бытует много пословиц и поговорок, прославляющих скромность и порицающих хвастовство: "Щхьэщытхъурэ къэрабгъэрэ зэблагъэщ" – "Хвастун и трус – родственники", "ЛIы хахуэр утыкум щощабэри, лIы щабэр утыкум щокIий" – "Храбрый муж становится на людях мягкий (ведет себя скромно), трусливый на людях становится крикливым".
"Уэркъ ищIэ иIуэтэжыркъым" – "Дворянин не похваляется своими подвигами". Особенно неприличным считалось, по черкесскому этикету, хвалиться своими подвигами в присутствии женщин, что нашло отражение в пословице: "ЛIым и лIыгъэр лэгъунэм щиIуатэркъым" –"Мужчина не распространяется о своих деяниях в обществе женщин". По мнению черкесов, о храбрости человека должны говорить люди, но не он сам: "УлIмэ, уи щхьэ ущымытхъу, уфIмэ, жылэр къыпщытхъунщ", "Если ты мужчина – не хвались, если ты хорош – люди тебя похвалят".
Право увековечения и прославления подвигов героя принадлежало исключительно народным певцам – джегуако. Как правило, это делалось после смерти героя сочинением в его честь величальной песни. Когда дворянина просили рассказать о каком-нибудь событии, то он, по обычаю, в своем повествовании старался опустить те места, в которых сообщалось о его действиях в данной ситуации или же, в крайнем случае, говорил о себе в третьем лице, дабы его не заподозрили в нескромности. Вот что сообщает об этом знаток адыгского фольклора Зарамук Кардангушев: "В старину черкесы считали позором, когда о свершенном человек говорил: "со мной случилось", "я сделал". Это было непозволительно. "Я ударил", "я убил" и т.д. – настоящий мужчина о себе никогда не скажет. В крайнем случае, если ему придется рассказывать о каком-нибудь случае, он скажет: "В руке находящееся ружье выстрелило – мужчина упал". Вот так он будет рассказывать, как будто его дела в том нет и все произошло само собой".
В апреле 1825 года царскими войсками был уничтожен аул беглого кабардинского князя Али Карамурзина. Когда князя Атажукина Магомеда (Хьэт1охъущокъуэ Мыхьэмэт 1эшэ) попросили рас-сказать, каким образом он отомстил одному из виновников гибели аула предателю Шогурову, он ответил кратко: "Ержыбыжьыр гъуэгъуащ, Шоугъурыжьыр гъуэгащ" – "Ереджиб* старый прогремел, Шогуров подлый заревел" [27, с.29].
3. Мужество. Понятие "мужество" включало в себя такие положения, как:
– Храбрость. Это качество было обязательным для уорка, оно было неразрывно связано с его статусом.
Трусость, в свою очередь, несовместима с положением свободного человека, а тем более дворянина. Если трусость проявил крестьянин, то за это его безусловно осудили бы, но ниже занимаемого им в социальной иерархии места его нельзя было опустить. В отличие от него уорк, проявивший трусость, лишался дворянского звания. Рыцарь, уличенный в трусости, подвергался гражданской смерти, которую, как нам сообщил Хасан Яхтанигов, адыги обозначали термином "унэ дэмыхьэ, хьэдэ имых" (букв.: к кому не входят в дом, в чьих похоронах не участвуют). С таким человеком переставали общаться друзья, ни одна девушка не вышла бы за него замуж, он не мог принимать участие в народных собраниях и вообще в политической жизни своего народа, общины.
Для всеобщей демонстрации народного презрения в старину, по свидетельству Ш. Б. Ногмова, "уличенных в трусости выводили перед собранием в войлочном безобразном колпаке для посрамления и налагали пеню ценою в пару волов" [18, с. 66].
По другим данным, этот колпак носила мать провинившегося, пока он каким-либо подвигом не искупал своей вины. Этот вой-
__________
*Ереджиб – ержыб – марка кремневого кавказского ружья, названная по имени мастера.
лочный "колпак труса" назывался пIынэ. В фольклоре упоминается также специальное платье – къэрабгъэ джанэ (рубашка труса), которое выполняло аналогичную функцию.
Воин, проявивший трусость, мог искупить свою вину перед обществом только свершением подвига или же своей смертью. До этого же времени вся его семья пребывала как бы в трауре. Жене опозоренного воина окружающие выражали сочувствие, в знак которого высказывалось благопожелание: "Уи лIым и напэр тхьэм хужь ищIыж" – "Честь твоего мужа бог да восстановит" [4, с.54].
– Твердость и хладнокровие. Это положение подразумевало, что уорк в любой ситуации должен был сохранять самообладание, быть невозмутимым, никогда не поддаваться панике и страху. Сохранилось фольклорное свидетельство о том, как уорки Кармовы были понижены в сословной иерархии переводом из первостепенных дворян (дыжьыныгъуэ) в сословие второстепенных дворян (беслъэн уэркъ). Вот что фольклор сообщает об этом: "Къармэхэ жьындум къигъащтэри, лIакъуэлIэшым къыхадзыжащ" – "Кармова сова испугала, за это из тлекотлешей его исключили" [1, с.84].
Хотя фольклорная версия носит больше анекдотический характер и скорее всего не является исторически достоверной, тем не менее такая постановка любопытна сама по себе. Действительно, согласно историческим свидетельствам и некоторым фольклорным данным Кармовы были дворянами 1-й степени, но не тлекотлешами, а деженуго, и действительно были переведены в сословие второстепенных дворян. Причиной же послужило то, что они отказались убить находившихся у них на постое крымских воинов и помогли им бежать во время их всеобщего избиения. Кармовы не сделали этого не из трусости, а по причине родственных отношений, в которых они состояли с крымскими ханами. Одна из их дочерей, как сообщают предания, была замужем в Крымском ханстве. После разгрома и уничтожения крымско-татарского войска на народном собрании кабардинцы и приняли, по всей видимости, это решение.
– Терпеливость и выносливость. Эти качества воспитывались в дворянине с раннего детства. Истинный рыцарь-уорк должен был быть сильнее своих естественных человеческих слабостей. Считались позором и подвергались осуждению жалобы на усталость, недомогание, холод, жару, голод и даже всякое упоминание о вкусной и здоровой пище [4, с.101].
У черкесов существует много преданий, описывающих и восхваляющих стойкость и терпеливость. Так, говорят, Андемыркан, начавший наездническую жизнь с 15 лет, имел следующее обыкновение: когда ему выпадало быть в карауле или стеречь лошадей, он даже зимой, в самый лютый мороз, проводил всю ночь стоя на одном месте и не смыкая глаз. За это ему дали прозвище Чэщанэ – Башня...
РЕМОТИВАЦИЯ КОММУНИКАТИВНЫХ ДЕЙСТВИЙ И ДВИЖЕНИЙ
Ремотивация обычаев и обрядов, пожалуй, одна из самых значительных этнических универсалий. На это в свое время обратил внимание В. Вундт: «...Обычай... в своем развитии претерпевает такие изменения, которые придают ему другой смысл, писал он. Вследствие такого изменения происходят главным образом два превращения. Первое превращение состоит в отпадении первоначального мифического мотива, который уже не замещается другим мотивом: обычай продолжает существовать только в силу ассоциативного упражнения, причем он в то же время теряет характер принудительности, а внешние формы его проявления становятся менее устойчивыми. При втором превращении место первоначальных мифически-религиозных представлений занимают нравственные и социальные цели. Но оба вида превращений могут тесно соединяться в одном и том же случае, и даже если какой-нибудь обычай не служит непосредственно той или другой социальной цели, как например, некоторые правила приличия, вежливости, правила того, как следует одеваться, есть и т. п., то он косвенно создает себе такую цель, так как существование каких-нибудь норм, общеобязательных для сочленов общества, поддерживает совместную жизнь и содействует тем самым совместному духовному развитию» (Вундт, 1897, 358).
Суждения В. Вундта в данном случае несколько противоречивы (например, постулируя возможность существования немотивированных обычаев, он тотчас отрицает ее). Это результат противоречивости его общепсихологических взглядов. Но, в целом, тенденция развития обычая схвачена безусловно верно. Заслуживает внимания особенно замечание о создании новых и косвенных целей для действий и движений, подпадающих под категорию правил приличия и вежливости. Именно в этой плоскости следует, как нам кажется, рассматривать ремотивацию всей сферы ритуализованных коммуникативных действий и движений.
У адыгов, так же как и у других народов, она захватывает приветствия и прощания, тосты и пожелания, обрядовую коммуникацию, практику вторичных, метафорических наименований людей словом в той или иной мере всю сферу традиционно-бытовой культуры общения. Магические и полумагические акты, таким образом, превращаются в символы дружеского расположения и единения, приличия и такта, уважения и почитания и в таком секуляризованном виде закрепляются в этикете. Но одновременно с этим они, как было сказано, сохраняют целиком или отчасти свою внешнюю форму (технику исполнения). А она, как известно, сама но себе довольно сложна, затейлива. Взять хотя бы технику обозначений родственников по свойству. У невестки она обусловлена целой системой предписаний для вторичного наименования свекрови, свекра, деверей, золовки, мужа, детей. Такого типа предписания существуют и для свекрови, для мужа и других лиц внутри родственной группы.
Мотивируют этот обычай во всех случаях необходимостью взаимного уважения, почитания. Между тем, он является магическим по своему происхождению. Теряя свою первоначальную мотивировку, превращаясь в символы приличия, коммуникативные действия и движения оказываются в восприятии самих членов этноса, но особенно в восприятии сторонних наблюдателей, еще более затейливыми, говоря иначе, избыточными (в плане прагматики общения). Если рассмотреть теперь все это в обратном порядке подчеркнутая избыточность, мотивированная приличием, уважением, почитанием, то мы получим куртуазную коммуникацию как норму, как правило взаимодействия и, стало быть, куртуазный этикет.
Конечно, не на одних только секуляризованных действиях и движениях основана куртуазия общения адыгов. В этом направлении действует ряд других факторов: табу на хвастовство, почитание женского пола и др. Но ремотивация коммуникативных действий сыграла, как мы увидим, особую роль в становлении адыгского этикета и прежде всего в плане снабжения его куртуазным содержанием, распространяющим свое влияние как на психологию, так и на технику общения.
И последнее, о чем необходимо здесь сказать. В отличие от вышерассмотренных принципов, принцип ремотивации коммуникативных действий латентен, т. е. почти не осознается в качестве такового основной массой населения. Его наличие и влияние на этикет обнаруживается в результате специального анализа стандартов общения в плане их генеза. Сейчас уже никто не воспринимает формулу выражения благодарности Тхьэразэ къыпхухъу как молитву, как обращение к богу (тхьэр арэзы къыпхухъу - да будет бог благосклонным к тебе), эта связь утеряна, вытеснена из сознания, точно также как в русской среде утеряна связь между словом «спасибо» и молитвенным словосочетанием «Спаси бог».
ГОСТЕПРИИМСТВО АДЫГОВ
Существует масса несовместимых явлений социальной жизни, и среди них рыцарство и скупость. Рыцари средневековой Франции, Германии, Испании, Японии, также точно как и рыцари феодальной Черкесии, подвергали насмешкам, изгоняли из своего общества всякого, кто был едва заподозрен в скупости. Щедрость один из важнейших пунктов всякого рыцарского этикета.
Исключительная щедрость адыгов всегда привлекала внимание исследователей, о чем можно судить по высказываниям целого ряда черкесских и иностранных авторов XIX в.: «Если уорк увидит на владельце хорошее платье, шапку или другое и пожелает иметь эту вещь, то владелец не вправе в том отказать» (Ногмов, 195В, 87). «...Черкесы нисколько не стесняются попросить то, что им нравится, и было бы смешно им отказать, так как любой имеет полное право попросить то, что у них есть» (Мариньи, стр. 309). «Стоит только похвалить чекмень, лошадь или другую вещь, черкес тотчас вам ее дарит» (Сталь, 1900, 133). «Щедрость и отвага лучшее у черкесов средство приобрести известность...» (Хан-Гирей, 1974, 298). Следует заметить, что и поныне это качество в большом почете среди адыгов. Нередки еще случаи, когда человек, похваливший шапку, галстук, книгу и пр. немедленно получает эти вещи в подарок от владельца. В автобусе, такси, ресторане каждый мужчина спешит заплатить за своих друзей, знакомых. Если же у кого-нибудь попросят взаймы небольшую сумму денег, он отдает ее с готовностью и считает неприличным принять назад...
Наивысшее свое воплощение находит щедрость адыгов и других кавказских и некавказских народов в обычае гостеприимства, в этом, по выражению Л. Моргана, «замечательном украшении человечества в эпоху варварства» (Морган, 1934, 34).
Гостеприимство черкесов широко известно и описано как в дореволюционной, так и послереволюционной литературе (См.: Интериано, стр. 50-51, Мотрэ, 130-132; Лопатинский, 1862, 80-82; Дубровин, 1927; Гарданов, 1964; Коджесау, 1968; Мамбетов, 1968 и др.). Его, как заметил впервые Л. Я. Люлье, не следует смешивать с куначеством правом покровительства и защиты. Оно состоит «в принятии и угощении посетителей и проезжающих, останавливающихся для отдохновения или для ночлега в доме знакомого или даже вовсе незнакомого им человека» (Люлье, 1859, 33; См. также: Налоева, 1971).
Так как подробная характеристика данного общественного института уже имеется (особенно в указанных работах В. К. Гарданова и Г. X. Мамбетова), мы коснемся здесь лишь некоторых сторон феномена гостеприимства, преимущественно тех, что связаны с общей направленностью книги.
Гостеприимство, как известно, обычай, берущий свое начало в глубокой древности. Он был и остается, в той или иной мере, обычаем всех народов земного шара. Открытым остается, однако, вопрос о генетических корнях этой этнической универсалии: одни ученые трактуют его неверно, другие (их, кстати говоря, большинство) вовсе обходят.
Заметим с самого начала, что объяснения типа «общая склонность к рыцарским странствованиям произвела естественным образом всеобщее почтение к гостеприимству» (Броневский, 1823, 130), «в основании его лежит общечеловеческая нравственность» (Шанаев, 1890) для данного случая не годятся. Гостеприимство, надо полагать, возникло в родовом обществе, до склонности к рыцарским странствованиям, и в основе его лежала отнюдь не общечеловеческая нравственность в духе Фейербаха. Тем не менее некоторые ученые не могут отказаться от подобных воззрений (См. напр. Тэйлор, 1882, 404; Чурсин, 1913, 64; Магомедов, 1974, 288-289).
Существует кроме того концепция, объявляющая гостеприимство порождением магии, религии. При желании некоторые основания для этого можно найти. У древних индийцев, например, гостеприимство представляют в виде одной из разновидностей жертвоприношения, ср. «Обучение жертвоприношение Брахме, тарпана жертвоприношение предкам, хома богам, приношение боли духам, гостеприимство жертвоприношение людям» (Законы Ману, 1960, 59). Суть последнего жертвоприношения в предписаниях типа: «Прибывшему гостю следует дать место для сидения, воду, а также пищу, сколько только можно, сдобрив [ее] должным образом. Гость, пришедший после заката солнца, не должен быть выгнан хозяином, вовремя он пришел или не вовремя, пусть он в его доме не пребывает ненакормленный» (Законы Ману, 1960, 61-62).
Л. Леви-Брюль, касаясь вопроса о гостеприимстве и обычае одаривать гостя, склоняется по существу к этой точке зрения. Вслед за рядом ученых, наблюдавших быт и культуру народов, стоящих на низкой ступени общественного развития, он считает, что радушие и доброта хозяина объясняются «прежде всего боязнью открыть поле действия для дурного влияния... Отказ вызывает гнев у просящего. Этим вызываются дурные намерения, враждебная настроенность (близкая к зависти), которая будучи раз пробуждена, обладает уже собственной силой и порождает зло. Но этого-то следует абсолютно избегать» (Леви-Брюль, 1937, 74).
Нетрудно заметить, что названные сакральные и полусакральные мотивы гостеприимства близки к тем, которыми руководствуются и сейчас представители всех народов мира, даже самых цивилизованных. В этом плане Леви-Брюль, конечно, прав, но трудно согласиться с тем, что они (эти мотивы) были исходными, а не производными от какого-либо другого. Мы имеем в виду мотив, который должен был развиться на почве практиковавшейся в эпоху первобытного коммунизма коллективной собственности. Сознание того, что все, чем располагает общество, является одновременно и твоим, не могло существовать без сознания «мое есть одновременно общественное».
Вот откуда берут начало необычайная щедрость и гостеприимство некоторых народов. Отсюда и поразительное сходство общих контуров гостеприимства. Мы находим гостеприимство адыгов и других кавказских народов в том же почти виде, в каком оно зафиксировано у древних евреев, германцев, испанцев, индейцев. Следующее описание гостеприимства у индейцев можно вполне отнести и к адыгам: «Если кто-нибудь входил в дом индейца в любой индейской деревне, будь то односельчанин, соплеменник или чужой, женщины дома обязаны были предложить ему пищу. Пренебрежение этим было бы невежливостью, более того, обидой. Если гость был голоден, он ел, если он был сыт, вежливость требовала, чтобы он попробовал еду и поблагодарил хозяев. Та же картина повторялась в любом доме, куда бы он не вошел в любое время дня. Обычай этот соблюдался исключительно строго, и то же гостеприимство распространялось на незнакомых людей, принадлежащих к своим племенам, так и к чужим» (Морган, 1934, 31).
Судя по библейским сказаниям, отражающим период XV-XVII вв. до н. э., древние евреи были не менее гостеприимны, чем индейцы. Они приглашали в дом незнакомых странников, давали им умыться, накрывали стол едой, а сами в знак уважения к гостям не садились с ними, «а стояли рядом, пододвигая им еду и питье» (См. Косидовский, 1965, 51). Так же точно как у жителей феодальной Черкесии у них считалось необходимым всеми возможными средствами защищать честь и достоинство гостя. Тех, кто нарушал правила гостеприимства, наказывали самым жестоким образом. (См. Сказание о преступлении сынов Вениаминовых).
Л. Морган один из первых ученых, показавших, что гостеприимство порождение социально-экономических отношений раннеродового строя. «Объяснения закона гостеприимства, пишет он, надо искать в коллективном землевладении, в распределении земледельческих продуктов, по домашним хозяйствам, состоящим из известного числа семейств, и в коммунистическом строе домашней жизни...» (Морган, 1934, 41). Приняв эту точку зрения, мы должны, следовательно, признать, что гостеприимство адыгов и соседних с ним кавказских народов покоилось на пережитках хозяйственной жизни, свойственной родовому обществу.
Раз возникнув, обычай гостеприимства был постепенно в той или иной мере освящен, конкретизирован, обоснован религией. «Индейцы, пишет Дж. Хекевельдер, верят, что «великий дух» сотворил землю и всё, что на ней, для общего блага людей. Он дал им страну, обильную дичью, и сделал это не для выгоды немногих а для пользы всех. Все было дано сынам человеческим в общее обладание. Все, что живет на земле, все, что на ней произрастает, все, что живет в реках и водах, текущих на земле, все это было дано всем сообща, и каждый человек имеет право на свою долю. Таков источник индейского гостеприимства, которое является не добродетелью, а строгим долгом» (Цит. по: Морган, 1934, 33-34). У адыгов, насколько можно судить по эпосу, гостеприимство поощрялось языческими богами. Они сами показывали пример гостеприимства, приглашая на свои пиршества выдающихся людей. Прием и угощение гостя одна из форм приобретения псапэ. Последнее надо понимать не просто как добро или добродетель (См. Шаов, 1975, 252), но как особую реакцию бога (богов) на поступки хозяина, а именно реакцию благорасположения и отпущения грехов. Псапэ антипод того, что адыги именуют гуэныхь - грех. Стало быть, нарушать принцип гостеприимства грешно. Не зря Хан-Гирей пишет: «черкесы вообще, принимая гостей, уверены в том, что делают угодное творцу» (1836, 326).
Сверх того, соблюдение принципа гостеприимства строго контролировалось общественным мнением. Нарушивших его подвергали «суду и наказанию» (Ногмов, 1958, 79), они «делаются предметом народного презрения, честные люди теряют к ним уважение и гнушаются их сообществом, на каждом шагу оскорбительные упреки встречают их...» (Хан-Гирей, 1836, 325). И в настоящее время ведущую роль в поддержании гостеприимства играет мнение общественности: соседей, знакомых, родственников, самих гостей.
Экспликативная модель адыгского гостеприимства своеобычна и чрезвычайно сложна, в эпоху рыцарства она была переоформлена, дополнена совершенно новыми элементами, несвойственными гостеприимству родового общества. Имеющиеся на сегодняшний день исследования не дают об этом полного представления. Поэтому необходимо было бы последовательно, шаг за шагом, выявить все многообразие стандартов и атрибутов коммуникативного поведения, относящихся к данному социальному институту, что для традиционно-этнографических работ, как было сказано, не характерно. Впрочем, приводимый ниже список пунктов адыгского гостеприимства тоже не претендует на полноту. В нем представлено лишь основное содержание ритуалов, предусмотренных гостеприимством, но с установкой на обстоятельность, детальность описания. С этой же целью в список включены соответствующие пословицы, они, как известно, лучше всего отражают внешний рисунок и внутренний смысл традиционно-бытовой культуры этноса.
Итак, основные пункты адыгского гостеприимства суть следующие:
1. Гость-священное, неприкосновенное лицо. Он несет с собой счастье и благополучие Хьэщ1эм насып къыдок1уэ * - С гостем приходит счастье; Адыгэм хьэщ1э и щ1асэщ - У адыгов гость любимец.
2. Обычай гостеприимства распространяется на всех адыгов, независимо от их состояния Адыгэм я нэхъ тхъэмыщк1эри бысымщ - У адыгов самый бедный и тот бысым **. «Беднейшие сословия так же гостеприимны, как и высшие, и бедный человек, даже крестьянин, угостит чем может и накормит лошадей, а чего не имеет сам, то займет у других». (Сталь, 1900, 135).
3. Долг каждого адыга пригласить к себе в дом тех, кто возможно нуждается в пище и ночлеге. «Любой незнакомец, идущий по аулу, встретив первого аульчанина, слышит традиционное «еблагъэ» добро пожаловать. Он искренне приглашает в свой дом и угощает» (Коджесау, 1968, 282).
4. Правом гостеприимства пользуются стар и млад, богатый и бедный, мужчина и женщина, враг и друг: Хьэщ1э щ1алэ щы1экъым - Гость молодым не бывает; Хьэщ1э лей щьпэкъым - Гостя лишнего не бывает; Хьэщ1эу къыпхуэк1уамэ, уи жагъуэгъури ныбжьэгъущ - Если гостем пришел, то и твой враг твой друг.
5. Наибольшим почетом пользуется гость из дальних краев Хьэщ1э гъунэгъу нэхърэ хьэщ1э жыжьэ нэхъ яъап1эщ - Дальний гость почетней (дороже) ближнего. Этим объясняются пышные встречи и проводы иностранных путешественников, которые затем восторженно отзывались об адыгском гостеприимстве.
6. В некотором отдалении от жилого дома каждая семья строит специальный гостевой дом*** - хьэщ1эщ
* Эта и значительная часть всех других пословиц, используемых в книге, приводится по двухтомному изданию адыгских пословиц: Кардангушев и др., 1965; Гукемух и др., 1967.
** Бысым принимающий гостя, хозяин дома. Восходит к древне-иранскому f'sumant обладающий скотом, скотохозяин (Абаев, 1949, 74).
*** Раньше у наиболее состоятельных семей было даже два гостевых дома: хьэщ1эщ - кунацкая и хьэщ1эщ жьант1э - почетная кунацкая. См. об этом: Люлье, 1859, 33. (кунацкая) и рядом коновязь. В кунацкой всегда имеются: треножные столики для угощения гостей, кровать, ковер, медный кувшин (къубгъан) и медная или деревянная чаша для умывания, полотенце, а также часто музыкальные инструменты (шык1э пшынэ - скрипка, бжьами - свирель). На стенах кунацкой обычно развешивается оружие. «Вне двора возвышается на расстоянии от пятидесяти до ста шагов сакля для гостей, в которой не живут и которая предназначается для гостей. Даже бедный адыг никогда не забывает построить саклю для гостей на своем дворе» (Лапинский, 1862, 62). «Мы спешились у Индар-Оглы, который вместе с сыном Ногаем вышел нас встречать к воротам своего двора и проводил нас в гостевое помещение, где стены были украшены саблями, кинжалами, луками, стрелами, пистолетами, ружьями, шлемами и большим числом кольчуг» (Мариньи, стр. 307).
7. Двери кунацкой открыты в любое время дня и ночи. Всякий прохожий может войти и расположиться там, не спрашивая хозяев. «Гость, приехавший ночью, мог зайти в гостиный дом никем не замеченный, поэтому хозяин дома до отхода ко сну обязан был заглянуть в гостиный дом. О приезде гостя могла свидетельствовать и лошадь, привязанная к коновязи» (Мамбетов, 1968, 231).
8. На случай прихода гостей необходимо всегда иметь запасы съестного Хьэщ1э къэк1уэнщ жы1и гъэт1ылъ, куэдрэ щылъащ жып1эу умышх - Гость придет, скажи и отложи, долго лежало, говоря, не ешь.
9. Увидев гостя, хозяин обязан выйти ему навстречу, приветствовать формулой ф1эхъус апщий, еблагъэ - Хорошим прибудь, добро пожаловать. Другие формулы приветствий для данного случая не годятся.
10. Всаднику помогают спешиться, держа коня под уздцы и заботятся о корме для последнего.
11. Первыми входят в кунацкую гости, все остальные следуют за ними. В настоящее время, ввиду отсутствия специального гостевого дома, впереди идет старший мужчина из числа хозяев, чтобы указать комнату, которая предназначена для гостей.
12. Проводив гостя в кунацкую, следует помочь ему снять верхнюю одежду, оружие и усадить на почетное место жьант1э.
13. Хозяева не садятся одновременно с гостем. Только после настоятельных просьб последнего садится тот из них, кто по летам и статусу стоит ближе всего к гостю. Если таковых нет, то никто не садится, все стоят.
14. Гостя расспрашивают о здоровье, и, после некоторого времени, о новостях.
15. Запрещается в течение трех дней спрашивать гостя о том, кто он таков, куда едет, откуда, с какой целью явился, на какое время, куда держит путь в дальнейшем и т. п. «...гость, если желал, мог сохранить полное инкогнито» (Дубровин, 1927, 8).
16. По истечении трех дней, т. е. после оказания гостю всех предусмотренных этикетом почестей, хозяин мог спросить, какими делами тот занят и чем он может быть полезен ему. Бысым считал своим священным долгом способствовать достижению тех целей, которые гость преследовал.
17. Недопустимо оставлять гостя одного в комнате. К нему заходят попеременно и приветствуют соседи, сыновья и дочери хозяина, но, как правило, не садятся, а вскоре удаляются или стоят, прислушиваясь к разговору старших, выполняя их поручения. «В промежутке от приезда до ужина являются соседи с приветствием; было бы невнимательно оставлять гостя одного в гостиной. Является также с визитом дочь хозяина и всегда за нею приносят блюдо со свежими или сухими овощами, глядя по времени года; гость приглашает ее присесть и по краткой беседе она удаляется» (Люлье, 1859,34).
18. Следует как можно быстрее накрыть стол лучшим из того, что есть в доме. Пока готовится главное угощение, гостю предлагают фрукты, сыр с пастой (круто сваренная пшенная каша) и пр. Затем следуют мясные блюда обычно в таком порядке: жареное мясо (лы гъэжьа), курица в соусе (джэд лыбжьэ), вареная баранина или говядина (хьэщ1эныш). Завершает трапезу мясной бульон, который пьют из деревянных чаш без ложек. Из спиртных напитков подают махъсымэ род браги, изготовленный из проса. Каждое блюдо приносят на маленьких треножных столиках. «...Вскоре был сервирован обед на пятнадцати маленьких столиках, которые сменяли друг друга по мере того, как мы пробовали находившиеся на них блюда» (Мариньи, стр. 307); «...Вслед за умыванием был принесен ряд низеньких круглых столов, наполненных кушаньем »(Торнау, 1864, 418).
19. Перед едой гостю предлагают помыть руки. При этом жена, сын или дочь хозяина подносит гостю чашу, поливает ему руки из кубгана и держит наготове чистое полотенце. Все это делается тут же в кунацкой, так что гостю не приходится даже вставать со своего места.
20. При удовлетворении других нужд, гостя сопровождает кто-либо из членов семьи, указывает ему уборную для гостей и вместе с ним возвращается. В уборной для гостей всегда стоит кубган с водой, часто там же висит полотенце и зеркало.
21. За столом хозяева следят, чтобы гость съел как можно больше и насытился.
22. Считается бестактным съесть свою порцию раньше гостя, так как в этом случае гость вынужден будет тоже оторваться от пищи. Отсюда замечание Т. де Мариньи: «для черкеса постыдно есть быстрее иностранца» (стр. 296).
23. После трапезы гостю вновь подают воду, чтобы он помыл руки.
24. Избегают пререканий с гостем, если, конечно, он ведет себя в рамках приличий, предусмотренных этикетом.
25. Приличия требуют, чтобы хозяева в присутствии гостя не разговаривали между собой.
25. Чтобы развлечь почетного гостя, приглашают соответствующих его возрасту и рангу соседей, родственников, устраивают танцы, игры, поют песни и т. п. «Лучшие певцы и музыканты села присутствовали на приеме гостя. Для молодого гостя устраивались танцы, а для знатного путника организовывались скачки, джигитовка, стрельба в цель, национальная борьба, а иногда и охота. Делалось все, что могло прославить село хозяина, у которого остановился гость» (Мамбетов, 1968, 236-237).
27. Совершенно исключается даже намек на то, что гость засиделся и ему пора покинуть дом: Хьэщ1э къашэ щы1эщи, хьэщ1э ишыж щы1экъым Существует приглашение гостя, но не существует выпроваживания гостя.
28. Пока гость находится в доме, его верхнюю одежду, если она этого требует, чистят, приводят в порядок. Если гость остается на ночь, то утром он находит свою одежду выстиранной и выглаженной.
29. Перед сном гостю помогают снять обувь и моют ноги (это делала обычно дочь хозяина). Этот обычай, наиболее характерный для абхазов, у адыгов исчезает уже в XIX в.
30. Священный долг хозяина охранять покой и защищать честь гостя. В случае необходимости он исполняет этот долг с оружием в руках: Адыгэ и хьэщ1э быдап1э исщ - Адыга гость в крепости сидит.
31. Гостя, собравшегося уходить, настойчиво просят посидеть еще, остаться на ночь, на несколько дней.
32. Наиболее почетным гостям принято дарить подарки.
33. Гостю, покидающему дом, помогают одеться, сесть на коня, держа лошадь по уздцы и придерживая левое стремя.
34. Сидящему в седле гостю дают иногда чашу махсыма, так называемую шэсыжыбжьэ стременную.
35. Необходимо проводить гостя до края села, как минимум за ворота усадьбы... Гостей, прибывших издалека и особенно иностранцев, провожают до следующего пункта назначения или сопровождают в течение всего времени путешествия по стране.
36. Расставаясь с гостем, бысым желает ему счастливого пути, всяческих благ и настоятельно просит заходить еще.
37. После прощания хозяин ждет, пока гость удалится на некоторое расстояние. Неприлично, развернувшись, сразу возвращаться в дом. Таков, если так можно выразиться, устав, определяющий поведение хозяина по отношению к гостю. Но существуют также правила, касающиеся поведения гостя в чужом доме. Часть из них призвана ослабить в какой-то мере неудобства, причиняемые хозяевам, другая часть фиксирует способы демонстрации признательности за радушный прием;
38. Гость первым приветствует хозяина возгласом: Сэлам алейкум, дауэ фыщытхэ - Сэлам алейкум, как поживаете.
39. Он отдается целиком во власть хозяина, который изощряется в соблюдении всех пунктов гостеприимства: Хьэщ1ап1э ущы1эмэ, къыпхуащ! уи унафэщ - Если ты в гостях, что тебе скажут закон для тебя; Хьэщ1эр мэлым нэхърэ нэхъ 1эсэщ - Гость смирнее овцы.
40. В народе осуждают гостя, который по тем или иным соображениям, не приняв традиционных почестей от одного хозяина, уходит к другому, например, к соседу - Зи бысым зыхъуэжым чыц1ыхъу хуаук1 - Тому, кто меняет хозяина, козленка [тощего] режут.
41. В гостях не следует много есть и пить, чтобы не прослыть обжорой и пьяницей. «Если в семье парень или старик отправляется на свадьбу, то его кормят досыта, говоря «1энэм утефыщ1ыхьу умык1уэ» - Стол обчищать [в гости] не ходи (АФ, 1963, 214).
42. Гостю запрещается малейшее вмешательство в дела семьи. Считается бестактным вставать без нужды со своего места, выходить из кунацкой во двор, заглядывать на кухню, где готовят угощение. «...во все время пребывания в чужом доме, гость, по обычаю старины, оставался как бы прикованным к месту: встать, прохаживаться по комнате было бы не только отступлением от приличий, но многим из соотечественников показалось бы даже и преступлением» (Дубровин, 1927, 8).
43. Гость должен хорошо ориентироваться в том, сколько времени ему пробыть в кунацкой, чтобы не обидеть хозяина за быстрый уход и не стать ему в тягость за долгое пребывание. «Считается неучтивым оставаться у одного хозяина больше двух ночей, хотя хозяин никому не укажет на дверь» (Лапинский, 1862, 84). Хьэщ1ап1эрынэр емык1ущ - Задерживаться в гостях неприлично. Закончив трапезу, гость благодарит хозяев в выражениях типа: Фи ерыскъыр убагъуэ - Ваша пища да размножится.
44. Считается осквернением дома выяснение отношений в гостях, сведение старых счетов, ссора, брань и т. п. «...При вражде и кровомщении лица, имеющие вражду, не показывают друг другу притворного внимания и вежливостей, а напротив, показывают, что не замечают друг друга и держатся один от другого подальше. Все это делается натурально, без натяжки и аффектации» (Сталь, 1900, 121).
45. Совершенно недопустимо оскорбление достоинства членов семьи, в которой гостишь, например, флирт с женой или дочерью хозяина. Л. Я. Люлье в связи с этим пишет: «Часто в подобных случаях всматривался я в наружное обхождение горцев и находил их пристойными и чуждыми всякого нахальства» (1859, 34).
46. Гость не требует услуг, подарков, а когда они ему предлагаются, из приличия некоторое время отказывается.
47. Гость должен воздерживаться от похвалы тех или иных вещей в доме хозяина: это может быть воспринято как просьба, в которой бысым по обычаю никак не может отказать, т. е. в конечном итоге как вымогательство.
48. Покидая дом, гость обязан поблагодарить за прием, попрощаться со старшими членами семьи.
49. Прежде чем сесть на коня, гость разворачивает его головой к дому, что символизирует его добрую настроенность и признательность хозяевам. «Если гости были недовольны хозяином, они садились на коней спиной ко двору хозяина, а если довольны, то они головы своих лошадей обращали ко двору хозяина...» (Киржинов,1974, 172).
50. Гость (особенно если он молод), отказывается от того, чтобы ему помогали сесть на коня, провожали дальше ворот. Он поступает так и в том случае, когда определенно знает, что хозяева настоят на своем.
Перечисленные пункты гостеприимства, безусловно, не исчерпывают всего содержания данного общественного института. Но как предварительный материал для анализа (в том числе и сопоставительного, типологического анализа), они вполне пригодны. Можно, в частности, указать на следующие особенности адыгского гостеприимства.
По общему своему рисунку оно совпадает с гостеприимством народов, стоящих на низшей и средней ступени варварства (аборигенов Австралии, индейцев и др.). Объяснить это можно только идентичностью форм исторического развития культуры всех народов земного шара. У адыгов, так же как и у всех других народов, гостеприимство восходит к характерному для родового общества «коммунистическому строю домашней жизни» (Морган).
Сохранив за собой общие черты древнего, первобытного гостеприимства, гостеприимство адыгов эпохи феодализма приобрело уже совершенно иное качество: оно стало составной частью, конструктивным принципом рыцарства вообще и рыцарского этикета, в частности. «Есть три качества, пишет Дж. Лонгворт, которые в этих краях дают человеку право на известность храбрость, красноречие и гостеприимство; или ...острый меч, сладкий язык и сорок столов» (Лонгворт, стр. 516). Рыцарский этикет внес свои поправки в гостеприимство, дополнил его совершенно новыми пунктами, по существу, целиком подчинил его своим принципам. Вместе с тем, по причинам вполне очевидным, было бы наивным полагать, что рыцарство породило гостеприимство.
Гостеприимство всегда занимало важное место в быту адыгов. В эпоху феодализма оно стало, кроме того, благодатной почвой для формирований и развития самобытного рыцарского этикета. И дело не только в самом уставе гостеприимства. Место данного общественного института в традиционно-бытовой культуре адыгов и других кавказских народов определялось в первую очередь его социальными функциями. Будучи своего рода эпицентром национальных и межнациональных контактов, гостеприимство играло громадную роль в интенсификации, оптимизации общения внутри этноса и за его пределами. Оно стимулировало и облегчало передачу культуры от одного поколения к другому, выполняя тем самым функцию интеграции и социального контроля. Наконец, гостеприимство способствовало трансляции и освоению культурных ценностей других, прежде всего соседних, народов. Можно поэтому согласиться с тем, что кунацкая своего рода общественное учреждение, принадлежавшее первоначально всей общине (Магомедов, 1974, 295). «Здесь впервые исполнялись... новые героические песни, делились новостями, молодежь обучалась песням, пляскам, политике, мудрости, истории, рыцарскому этикету всему, что необходимо молодому аристократу, а в новое время вообще молодому адыгу. Кунацкая была и рестораном, и концертным залом, и кабинетом, где решались политические проблемы, и университетом для подрастающего поколения» (Налоев, 1976).
В настоящее время, уступив свои функции другим социальным институтам и учреждениям, гостеприимство утратило свое былое общественное значение. Одновременно с этим оно стало менее изысканным и пышным, более гибким и обобщенным. И все же, несмотря на это, основные пункты адыгского гостеприимства прочно удерживают свои позиции в системе элементов традиционно-бытовой культуры этноса.
ПОЧИТАНИЕ ЖЕНЩИН
Щыхубз пшэрыхь хущанэ - Женщине добычу (подарок) оставляют. В прошлом эта пословица была весьма распространена среди восточных адыгов. Возникла она, вероятно, как отражение (и необходимость поддержания) обычая, по которому мужчине, возвращающемуся с охоты или военного похода, набега, полагалось отдать часть добычи женщине, встреченной в пути. Затем, как это часто бывает, значение пословицы расширилось. Оно стало концентрированным выражением рыцарского отношения к женщине, реализующегося в целом ряде стандартов общения, фиксированных в этикете. Помочь женщине в беде, выполнить по возможности всякую ее просьбу, оберегать ее долг чести каждого мужчины. Люди, хорошо знающие быт, культуру, национальную психологию адыгов, не раз наблюдали этот принцип в действии. Того, кто нарушал его, осуждали, строго наказывали, говоря при этом: А гъуэгу мыгъуэм ежьэн, ц1ыхубз пшэрыхь хущанэ жыхуа1эр пщ1эркъэ - В путь несчастливый да отправишься, разве ты не знаешь, что такое «Щыхубз пшэрыхь хущанэ»?
Возникает вопрос, как согласуется это с утверждениями некоторых ученых о почти полном бесправии и униженности адыгских женщин в прошлом. Однозначного ответа на это, разумеется, не дашь. Ясно одно: суждения такого рода хотя и небеспочвенны, но все же, видимо, недостаточно обоснованны.
Прежде всего следует заметить, что традиции матриархата оказались у адыгов весьма устойчивыми. В народе еще живы образы мудрой Сатаней, предводительницы нартов, их советчицы во всех трудных делах, умной и обходительной Малечипх, женщины-богатыря Лашин, светлорукой Адиюх. Идея почитания женщины красной линией проходит через весь нартский эпос.
Судя по высказываниям авторов VII-XIX вв., адыгские женщины располагали большой свободой в обращении с мужчинами. «Они были общительны и любезны... пишет Олеарий. Некоторые даже приглашали нас зайти в их дома.» (Олеарий, стр. 84). В том же духе высказываются Я. Я. Стрейс (стр. 215-216) и П. Г. Брус. «Их хорошее расположение духа и приятная непринужденность в разговоре, пишет последний, делает их очень желанными; несмотря на все это, они слывут очень целомудренными...» (Брус, стр. 149).
Автор начала XIX века Тебу де Мариньи подытожил свои наблюдения за положением женщин в Черкесии следующим образом: «Прекрасный пол здесь, хотя ему и предназначается самая трудовая жизнь, далеко не осужден, как, например, у турок, на вечное затворничество. Особенно девушки допускаются на все празднества, которые они оживляют своей игривостью, и их общество является одним из лучших способов отдохновения для мужчин, с которыми девушки общаются с величайшей непринужденностью» (Мариньи, стр. 296).
В эпоху позднего средневековья среди европейских и отчасти азиатских стран было широко распространено мнение, что женщины феодальной Черкесии самые красивые в мире. Это еще больше усиливало интерес ученых и путешественников к их нравам и общественному положению, но в то же время порождало весьма противоречивые суждения на этот счет. В одних источниках они представляются целомудренными и стыдливыми, в других, наоборот, нескромными и своенравными, а иногда целомудренными и нескромными одновременно. Сообщения второго и третьего типов особенно характерны для авторов XVII-XVIII вв. (кроме указанных выше, см.: Паллас, стр. 221) и в значительно меньшей степени для авторов XIX в., что наводит на мысль о постепенном изменении отношений между полами в условиях классового общества и появлении все большего числа правил, предписывающих женщине быть более сдержанной в поведении.
Тем не менее среди адыгов по сей день живут воспоминания об отдаленном прошлом, когда женщины располагали большой свободой в отношениях с мужчинами. Правда, факты такого рода сами по себе не могут служить свидетельством почитания женского пола, это было всего лишь санкционированием некоторых отношений (унаследованных от матриархата), вероятно, выходящих за рамки собственно этикетного поведения. В этикете же закрепляются другие стандарты взаимодействия, наиболее прямо указывающие на почтительное, вежливо-скромное отношение к женщине. О них и пойдет речь в дальнейшем.
По обычаям адыгов мужчина должен был всячески оберегать женщину, помогать ей. Например, если женщина колет дрова, то всякий проходящий мимо мужчина обязан был предложить свои услуги. То же касается и всех других случаев, когда женщина выполняет тяжелую, «мужскую» работу. Просьба женщины о помощи обычно выполнялась мужчиной беспрекословно (См.: Хан-Гирей, 1836, 315).
Величайшим позором считалась ссора или брань в ее присутствии. Женщина могла приостановить любые действия мужчин, стоило только ей сказать: Щхьэлъащ1эм хьэтыр и1экъэ - на мыгъуэ - Платок женский (женщина) уважения (снисхождения) не заслуживает разве и прикоснуться правой рукой к платку на голове. 80-летний П. Альботов из сел. Кахун рассказал нам, что таким образом жена князя Таусултанова принудила своих сыновей отказаться от твердого намерения убить мужчину, как впоследствии оказалось, ложно обвиняемого в убийстве их старшего брата. К тому же приему могла прибегнуть женщина и во многих других ситуациях такого типа, например, когда необходимо было пристыдить мужчин, ведущих себя излишне фамильярно.
В результате наших наблюдений и расспросов было выяснено, что практиковалось три формы данного стандарта общения, которые различались по интенсивности, силе воздействия на адресата: 1) произнесение вышеуказанной формулы, 2) произнесение формулы с одновременным притрагиванием к платку, 3) сбрасывание платка. Самые непримиримые враги прекращали сражение, если женщина, сорвав платок, бросала его между ними.
Черкесские женщины появлялись в обществе с открытым лицом, свободно, без принуждения здоровались за руку с мужчинами, а в отдельных случаях выступали на собраниях и даже отправлялись в наезд вместе с джигитами. То же самое касается осетинских и в особенности абхазских женщин. В семье и за ее пределами они также располагали большими правами (См. Калоев, 1967, 186-189; Мачивариани, 1884) и неустанно отстаивали их. К. Мачивариани пишет в связи с этим: «Издавна защита семейных интересов у абхазцев лежала на женщине, которая во всех своих делах в этом случае шла рука об руку с женщинами, принадлежащими к соседним племенам: черкесам, убыхам и джигетам. Покушение на уничтожение разных прав женщин, освященных веками, вызывало здесь ряд волнений, которые всегда оканчивались победой женского влияния» (1884, 10).
Известно, что адыги обычно не имели более одной жены. Этикет предписывал быть с ней вежливым и обходительным; делом чести всякого мужчины считалось создание условий, при которых жена могла бы одеваться прилично, со вкусом. «Когда муж ударит или осыпит бранными словами жену, пишет Хан-Гирей, он делается предметом посмеяния, точно так, как когда бы он, имея способы, не одевает ее соответственно его состояния» (1836, 316) [Отсюда пословицы типа Фызым еуэр л1ымыхъущи, хъуэр зымыдэр л1ы дэлэщ - Жену бьющий мужчина - никчемный, шуток не понимающий мужчина дурак; Л1ыхъур фыздэубзэщи, л1ыбзыр фыздэуейщ - Муж настоящий с женой ласковый, муж-баба жену бьет.].
Жена управляла хозяйственными делами и пользовалась большим авторитетом в семье. «У шапсугов, пишет М. О. Косвен, старшая женщина патронимии называлась «бысым гуаше - княгиня дома», к ней обращались, за советом все женщины патронимии, она была главной хозяйкой распорядительницей в любой семье патронимии во время свадьбы, похорон, поминок и пр., она была обязательной советчицей при выборе жениха или невесты и т. п.» (Косвен, 1963, 201).
Если муж притеснял жену, она собирала свои вещи, уходила к родителям и возвращалась только после заверений супруга и его родственников в том, что это не повторится. Обычно же «обхождение мужа с женой скромно и деликатно», свидетельствует К. Ф. Сталь (1900, 128). Нельзя, однако, согласиться с его утверждением и заодно утверждением Кучерова, будто черкесским девушкам не представляется никакой возможности разговора и объяснения с женихами (См. по: Леонтович, стр. 172 и 117).
Существовало по крайней мере три возможности объяснения: 1) на празднествах, во время бальных танцев; 2) во время обряда щ1опщак1уэ; 3) визит жениха в дом девушки и разговор в отдельной комнате в присутствии третьих лиц (обычно сестер или подруг девушки, друзей жениха). Визит этот известен у адыгов под названиями хъыджэбзаплъэ, псэлъыхъу. «Когда девушка достигает брачного возраста, пишут Э. Л. Коджесау и М. А. Меретуков, для нее выделяют специальную комнату, и родители считают неприличным входить туда. Там ее могут навещать молодые люди. Молодой человек может зайти даже к незнакомой девушке и, если она ему понравится, попросить ее руки» (1964, 137).
Парни также имеют специальную комнату (или дом)-лэгъунэ (комната для друзей). «Почти каждый вечер молодежь собирается в лагуне и развлекается танцами, песнями, игрой на скрипке или гармонике. Туда может пойти любой молодой человек, желающий повеселиться, но девушки являются в лагуну только по приглашению» (Коджесау и Меретуков, 1964, 143).
В этих условиях формировались некоторые рыцарские элементы адыгского этикета. Особое место занимали среди них различного рода знаки внимания представителям женского пола, о чем свидетельствуют Хан-Гирей, А. Кешев и другие адыгские авторы, которые наверняка лучше других знали быт черкесов и глубже понимали их психологию. Первый из них в этнографическом очерке «Вера, нравы, обычаи и образ жизни черкесов» пишет: «Молодые черкесы, имея с девицами свободное обращение, имеют случай понравиться друг другу и дать понять свои чувствования» (Хан-Гирей, 1974, 184). Второй в повести «Чучело» вывел образ прекрасной адыгской девушки Назики и показал образцы рыцарского отношения к женскому полу, типичные для адыгов. Поклоняясь красоте и доброте Назики, юноши делают ей различные подарки и готовы выполнять все ее прихоти: «В целом ауле не нашлось бы джигита, который не бросился бы в огонь и в воду по одному ее слову, и тот из них считался бы недостойным имени мужчины, кто бы осмелился не исполнить ее священной воли» (А. Кешев, 1977, III). Во время празднеств, на которых неизменно присутствовала Назика, «в ауле не оставалось пустого места от приезжих всадников», выстрелы в ее честь то и дело оглашали округу, так что «за пороховым дымом пряталось самое небо», мужчины «нередко схватывались за оружие, оспаривая друг у друга честь сделать два-три круга с ней», а гегуако славили княжну на манер трубадуров Прованса: «Ты краса и гордость земли адыгской... Твои глаза краше блестящих звезд на синем небе. Твой стан гибче камыша, что растет на берегу Белой речки. Счастлив юноша, который тебя назовет своею. Да пошлет аллах счастье на земле родителям твоим, а когда они умрут, да отворит он пред ними ворота рая. Не думай, красавица, что я тебе льщу. Мать родила меня не льстить, а говорить людям правду, и своим скудным словом славить дела храбрых юношей и красоту наших девушек. Ну, танцуйте же, молодцы! Славьте со мною мою Назику во все концы света. Пусть черкесские девушки подражают ей во всем, а юноши тоскуют по ней» (Кешев, 1977, 112-113).
Чтобы не создалось впечатление, что это вымысел, свойственный художественным произведениям, сошлемся на свидетельство Ф. Торнау, офицера русских войск, бывшего, как было сказано, около двух лет в плену у кабардинцев и выучившего их язык: «У черкесов не скрывают девушек; они не носят покрывала, бывают в мужском обществе, пляшут с молодыми людьми и ходят свободно по гостям; поэтому каждый мог ее (имеется в виду сестра Айтека Канукова Б. Б.) видеть и, увидавши, расславлять ее красоту» (Торнау, 1864, 38).
В том же духе высказывается Дж. Лонгворт. Он считает необходимым указать «слабый, по его мнению, налет рыцарства», обнаруживающийся в отношении мужчин к женщинам и в подтверждение этому приводит такие факты: «На празднествах у молодых людей бытует обычай, поднимая чашу с бузой с тостом в честь избранницы сердца, разрядить в воздух ружье или пистолет. Вызов немедленно принимается теми, у кого есть заряд пороха..., чтобы в той же манере отстаивать превосходство их собственных пассий. Другой обычай, который здесь существует, это принять участие в скачке за призом, находящимся в руках прекрасной мадмуазели и представляющем собой разукрашенную кобуру для пистолета, произведение ее нежных пальчиков» (Лонгворт, стр. 574). Аналогично этому на скачках, устраиваемых во время поминок юноши, «оспаривают призы с тем, чтобы презентовать свой приз даме как дань ее красоте» (Бесс, стр. 345).
К числу образцов рыцарства можно отнести и вышеупомянутый обычай вставать при виде женщины. Следует заметить, что и сейчас он неукоснительно соблюдается в адыгских селах. Почтенные старики восьмидесяти, девяноста, а то и ста лет чинно поднимаются, когда по улице проходят женщины, которым нет и тридцати.
Наконец, до самого последнего времени сохранялся обычай, замеченный еще в XIX в. Ж. де Бессом (стр. 346), по которому всадник, встретив в пути (в поле) женщину, спешивался и провожал ее до места назначения, на время оставив свои дела, какими бы важными они ни были. При этом поводья он держал в левой руке, а женщина шла с правой почетной стороны.
Думаю, что приведенных примеров достаточно, чтобы поколебать представление о полном бесправии и униженности адыгских женщин в прошлом.
Конечно, тезис об их зависимом положении нельзя отрицать целиком. Действительно, в семье, как правило, муж диктовал свои условия, хотя он не был безраздельным господином. Но и это в большинстве случаев лишь видимость: жена оказывает мужу внешние знаки почтения и покорности таков обычай, но фактически делами семьи управляла женщина, и в этом плане ее положение напоминает положение японской женщины (См. Овчинников, 1975, 63). Наблюдение за современными кабардинскими семьями, в которых поддерживаются лучшие традиции адыгэ хабзэ, свидетельствуют о том же. Мы видим, что очень часто мнение жены оказывается решающим, когда стоит вопрос о постройке дома, женитьбе сына, поступлении его в учебное заведение и т. п. Что же касается других более мелких проблем, то муж в них и вовсе не вмешивается, все решает жена. То же самое наблюдается и у адыгейцев (Коджесау и Меретуков, 1964, 122).
Мы не склонны отрицать также, что женщины выполняли тяжелую работу по дому, в то время как мужчины были менее обременены делами и имели больше свободного времени [Это касается особенно мужчин, принадлежащих к высшему сословию. Ср.: «Черкесский дворянин проводит жизнь на лошади в воровских набегах, в делах с неприятелем или в разъездах по гостям. Дома у себя он проводит весь день, лежа в кунацкой, открытой для каждого прохожего, чистит оружие, поправляет конскую сбрую, а чаще всего ничего не делает». Торнау, 1864, 60.]. Действительно, так было в XIX в. «Обязанность жены черкеса тяжка, писал Хан-Гирей, она шьет мужу всю одежду, с ног до головы; сверх того, вся тягость домашнего управления лежит на ней» (1836,60).
Можно ли, однако, вслед за некоторыми учеными, считать это безусловным свидетельством приниженности женщины? Ясно, что нет. Вспомним, что писал по этому поводу Ф. Энгельс: «Разделение труда между обоими полами обусловливается не положением женщины в обществе, а совсем другими причинами. Народы, у которых женщины должны работать гораздо больше, чем им полагается по нашим представлениям, часто питают к женщинам гораздо больше подлинного уважения, чем наши европейцы. Дама эпохи цивилизации, окруженная кажущимся почтением и чуждая всякому действительному труду, занимает бесконечно более низкое общественное положение, чем выполняющая тяжелый труд женщина эпохи варварства...» (Ф. Энгельс, 1961, 53). Можно в связи с этим сослаться и на целый ряд других ученых, например на М. М. Ковалевского (1939, 89-90), современного польского ученого М. Фритцханда (1976, 114).
Остается сказать, что рассматривая положение женщины в дореволюционном прошлом, подчас неоправданно абстрактно представляют это прошлое. Дореволюционное прошлое исчисляется столетиями, тысячелетиями, поэтому каждое явление в этих пределах должно рассматриваться конкретно-исторически. Положение адыгских женщин в XVII-XVIII вв. сильно отличается от ее положения в предреволюционный период истории. Начиная с первой четверти XIX в. и на протяжении целого столетия, общественное положение женщины неуклонно снижалось. Помимо социально-экономических причин (развитие феодализма, зачатки капиталистических общественных отношений), этому способствовала усиливающая свое влияние мусульманская вера, пропагандировавшаяся Турцией, всем мусульманским Востоком. С принятием ислама женщина потеряла некоторые свои права. Это послужило одной из причин двойственного, противоречивого отношения к ней, о чем А. Кешев писал: «Наш горец ценит женщину, хотя в то же время ее угнетает. Черкес поработил ее, низвел на степень игрушки, по примеру развратного Востока, но в то же время сделал ее предметом восторженных похвал и песнопений1» (1977, 113). Дж. Белл конкретизировал эту мысль: «Современное положение и нравы черкесских женщин произошли из смешения турецких и черкесских обычаев, только кажется, что первые преобладают для замужних женщин, а вторые для незамужних» (Белл, стр. 503). О том же пишут Дюбуа де Монпере (1937, 47-48), Н. Альбов (1893, 138-139) и др.
Нельзя обойти без внимания и тот факт, что девушек освобождали от тяжелых работ, чтобы сохранить ее красоту и выгоднее отдать замуж. «Следует отметить, пишет Т. Лапинский, что тогда как женщины замучены работой, девушек, как у богатых, так и у бедных, очень оберегают. Они освобождены от всех домашних и полевых [Впрочем, от полевых работ были освобождены вообще все женщины, они являлись сюда изредка, чтобы помочь мужчинам] работ, занимаются только шитьём...» (Лапинский, 1862, 79).
И еще одно обстоятельство необходимо учитывать при рассмотрении положения черкесской женщины в прошлом ее классовую принадлежность. Женщины высшего сословия, по справедливому замечанию целого ряда дореволюционных и особенно послереволюционных авторов, располагали значительно большей свободой в общении. Это вполне естественно и, кажется, не требует особых разъяснений.
ПОЧИТАНИЕ СТАРШИХ
В семье и за ее пределами он сильно сказывается на коммуникативном поведении младших. «Не только сын перед отцом, но и меньший брат перед старшим сесть не смеет и не вступает в разговор в присутствии посторонних лиц. Равно и в беседах, где случаются старейшие летами, молодые люди не смеют говорить громко или смеяться, но обязаны отвечать скромно на делаемые им вопросы» (Броневский, 1823, 123). Эти модели, описанные известным русским историком первой половины XIX в., сохранились у адыгов почти без изменения и по сей день выступают в качестве предписаний поведения во время беседы. Вообще люди пожилые, независимо от статуса и пола, находятся здесь на особом положении, благодаря чему старость находит себе защиту от одиночества, насмешек. Немецкий ученый прошлого века К. Кох писал в связи с этим: «В то время как у нас, к сожалению, государство очень редко берет под защиту стариков, и они полностью зависят от молодого поколения, у черкесов старики пользуются всеобщим почтением. Тот, кто оскорбил старика или пожилую женщину, подвергается не только всеобщему презрению, но его поступок обсуждается народным собранием, и он несет за это кару в зависимости от величины проступка» (Кох, стр. 591).
Младшим в присутствии старших вменяется в долг проявлять скромность; хвастовство, бахвальство и вообще какие-либо пространные речи о своей персоне считаются грубым нарушением этикета. Молодой человек всем видом должен выражать внимание, уважение к старшему, готовность выполнить любое его поручение. Такая установка исключает возможность держать руки в карманах, стоять полусогнутым, сидеть развалившись, ерзать на стуле, поворачиваться к другим спиной, чесать затылок, нос, курить, жевать, подпирать щеку или лоб рукой, имеются специальные вежливо-скромные формулы для обращения к старшим, для выражения им благодарности, особым правилам подчиняется размещение старших и младших в пространстве и т. д. и т. п. И еще одна деталь: старший в окружении младших может говорить с почти полной уверенностью, что его слова будут выслушаны со вниманием и почтением, даже в том случае, когда они идут вразрез с действительным положением вещей или с планами, ожиданиями младших. Коротко говоря, в регуляции коммуникативных актов и движений возрастные роли занимают не меньшее место, чем роли социальные в том плане, в каком их представляют в американской социальной психологии. (См. Berlo, 1960, 136). Не зря офицер русской армии Ф. Торнау, два года (1836-1838 гг.) находившийся в плену у кабардинцев, писал: «Лета ставятся у горцев в общежитии выше звания. Молодой человек самого высокого происхождения обязан вставать перед каждым стариком, не спрашивая его имени, уступать ему место, не садиться без его позволения, молчать перед ним, кротко и почтительно отвечать на его вопросы. Каждая услуга, оказанная седине, ставится молодому человеку в честь.
Даже старый невольник не совсем исключен из этого правила» (Торнау, 1864, 419). Следует однако заметить, что это лишь общее правило. Классовое деление общества вносило в него свои поправки. Старожилы сел. Заюково (КБАССР) утверждают, что до революции на празднествах очень часто безусого князя или дворянина сажали на почетное место, а старцы из числа низшего сословия не смели даже стать с ними рядом. Аналогично этому, встречаясь с князем, крестьяне, независимо от их возраста, обязаны были спешиться, «оказывая знаки почтения сану его» (Хан-Гирейт 1836, 322). Ссылаясь на обычай шудэгъазэ за всадником следование князь вынуждал иногда следовать за ним целому обозу подвод, встретившемуся в пути. Таким образом, расшатывались древние, демократические устои принципа почитания старших. Знать использовала его в своих целях и интересах.
Особенно это касается предреволюционного периода истории, когда классовое деление общества, по примеру русских, приобрело значительный размах, вплоть до возникновения резких антагонистических противоречий между эксплуататорской верхушкой и простым народом. В прежние же времена, т. е. еще в первой половине XIX в., власть князей и дворян ограничивалась народным собранием. Рассказывают, например, что один из кабардинских князей был лишен этого звания за то, что, злоупотребив своей властью, разрешил, а по существу, вынудил, следовать за ним обозу крестьянских подвод.
Почтение к старшему выступало иногда в утрированной форме. Ш. Машкуашев (сел. Ст. Черек, КБАССР) утверждает, что в прошлом мужчина, идущий один по улице, должен был держаться левой стороны дороги, символически уступая правую, почетную сторону старшему в роде (если таковой имеется). По той же причине он, будучи старшим за столом, отказывался исполнить ритуал дележа щхьэлъэныкъуэ (баранья голова, разделенная надвое). Младшему строго воспрещалось окликать старшего. Чтобы привлечь внимание старшего, нужно было войти в поле зрения последнего и затем уже обращаться к нему. Отсюда две пословицы, по-разному отображающие один и тот же стандарт общения: Нэхъыжьым к1элъыджэркъым, - к1элъок1уэ - Старшего не окликают, его догоняют; Къоджэр нэхъыжьщ - [Тот], кто окликает тебя, тот старше. В дополнение к этому, прежде чем сказать что-либо старшим, ведущим беседу, младшему полагалось актуализовать специальную вежливо-почтительную формулу вступления в разговор: Къысхуэвгъэгъу, фэ фи пщ1ыхь хуэдиз акъыл си1экъым сэ, ауэ хуит сыфщ1амэ, зы псалъэ ныфхэслъхьэнут - Простите, я не располагаю мудростью [умом] ваших снов, но, если бы вы позволили, я сказал бы одно слово.
Принцип уважения к старшим определяет порядок рассаживания за столом. При этом возникает любопытная в психологическом отношении ситуация: все опасаются занять место, которое не соответствует их возрасту и рангу, и потому некоторое время стоят в нерешительности, соизмеряя свой возраст с возрастом присутствующих. При этом нередко возникают локальные споры и препирательства: каждый стремится уступить наиболее почетное место другому, доказывает, что оно по праву принадлежит ему, а не его малозначительной персоне. Нетрудно понять, что эти действия являются проявлениями тех свойств национального характера, о которых было сказано выше. Тот, кто нарушает правила чести (нэмыс) при рассаживании, т. е. занимает место, которое заслуживают другие, наиболее почетные гости, тот в какой-то степени дискредитирует себя в глазах общественного мнения. Вот почему адыги любят повторять: Жьант1ак1уэу ущымыт, узэрьщыт укъалъагъунщ - Не стремись к почетному месту, [и без того] заметят, каков ты есть, [чего заслуживаешь]. Наиболее предпочтительным в этой ситуации считается занять место, которое предлагают старшие за столом или хозяева дома. Отсюда другая пословица, которая имеет и более глубокий смысл: Жьант1эм ущ1эмыкъу, пхуэфащэмэ, къыплъысынщ - Не стремись к почетному месту, если ты его заслуживаешь, оно тебе достанется.
Желание уступить более почетное, удобное место другому, выступает с одной стороны в качестве симптома воспитанности, вежливости, скромности, а с другой в качестве намеренной демонстрации этих свойств. Когда второе берет верх над первым, названные действия приобретают показной, затяжной характер, и совершенно справедливо осуждаются в народе. И это критическое отношение к этикету, точнее, к его извращениям, нашло соответствующее выражение в пословице, которую нет-нет да и ввернет кто-либо в процессе рассаживания: Адыгэм т1ысын дымыухыурэ к1уэжыгъуэр къос - Адыги, не успеваем рассесться, как настает время расходиться.
Существует множество других речевых и неречевых стандартов коммуникации, определяющихся соотношением «старший младший». О некоторых из них мы узнаем в последующих разделах книги. Сейчас же заметим, что почитание старших обычай, берущий свое начало в глубокой древности, он является в какой-то мере рудиментом первобытной геронтократии стариковластия (См. Золотарев, 1932, 42), более или менее удачно вписавшимся в этикет всех народов земного шара, и об этом нельзя забывать.
Уважение к старшим внедряется в сознание адыгов как высший принцип, следуя которому можно достичь успехов в жизни и завоевать авторитет народа. Отсюда целый ансамбль пословиц-наставлений типа: Нэхъыжьыр гъэлъап1и уи щхьэр лъап1э хъунщ - Старшего почитай сам станешь почитаемым; Зи нэхъыжь еда1уэ и 1уэху мэк1уатэ - К старшему прислушивающийся в делах преуспевает; Нэхъыжьым жьант1эр ейщ - Старшему принадлежит почетное место.
То же самое наблюдаем у индийцев, китайцев, японцев. В древнеиндийском своде правил поведения «Законы Ману» имеются такие пункты:
«119. Не следует располагаться на ложе или на сиденье, используемом старшим; занимающий ложе или сиденье, встав, пусть приветствует его.
120. Ведь жизненные силы собираются покинуть молодого человека, когда приближается старший; он их опять восстанавливает вставанием и приветствием.
121. У имеющего обыкновение приветствовать, всегда почитающего старших, возрастают четыре долголетие, мудрость, слава и сила» (Законы ману, I960, 42).
У китайцев Сяо принцип почитания старших является важной составной частью Ли свода правил обычного права. Также и у японцев «почитание родителей, а в более широком смысле покорность воле старших... самая важная моральная обязанность человека» (Овчинников, 1975, 67). Отсюда использование в обращении со старшими подчеркнуто низких поклонов, специальных грамматических форм вежливости имен и глаголов.
