ПОЧИТАНИЕ ЖЕНЩИН

ЧЕРКЕСЫ (САМОНАЗВАНИЕ АДЫГИ) – ДРЕВНЕЙШИЕ ЖИТЕЛИ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО КАВКАЗА

ИХ ИСТОРИЯ, ПО МНЕНИЮ МНОГИХ РОССИЙСКИХ И ИНОСТРАННЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ, КОРНЯМИ УХОДИТ ДАЛЕКО ВГЛУБЬ ВЕКОВ, В ЭПОХУ КАМНЯ.

// реклама

Поиск

ВХОД

Нартский эпос

ПОЧИТАНИЕ ЖЕНЩИН

Щыхубз пшэрыхь хущанэ - Женщине добычу (подарок) оставляют. В прошлом эта пословица была весьма распространена среди восточных адыгов. Возникла она, вероятно, как отражение (и необходимость поддержания) обычая, по которому мужчине, возвращающемуся с охоты или военного похода, набега, полагалось отдать часть добычи женщине, встреченной в пути. Затем, как это часто бывает, значение пословицы расширилось. Оно стало концентрированным выражением рыцарского отношения к женщине, реализующегося в целом ряде стандартов общения, фиксированных в этикете. Помочь женщине в беде, выполнить по возможности всякую ее просьбу, оберегать ее долг чести каждого мужчины. Люди, хорошо знающие быт, культуру, национальную психологию адыгов, не раз наблюдали этот принцип в действии. Того, кто нарушал его, осуждали, строго наказывали, говоря при этом: А гъуэгу мыгъуэм ежьэн, ц1ыхубз пшэрыхь хущанэ жыхуа1эр пщ1эркъэ - В путь несчастливый да отправишься, разве ты не знаешь, что такое «Щыхубз пшэрыхь хущанэ»?

Возникает вопрос, как согласуется это с утверждениями некоторых ученых о почти полном бесправии и униженности адыгских женщин в прошлом. Однозначного ответа на это, разумеется, не дашь. Ясно одно: суждения такого рода хотя и небеспочвенны, но все же, видимо, недостаточно обоснованны.

Прежде всего следует заметить, что традиции матриархата оказались у адыгов весьма устойчивыми. В народе еще живы образы мудрой Сатаней, предводительницы нартов, их советчицы во всех трудных делах, умной и обходительной Малечипх, женщины-богатыря Лашин, светлорукой Адиюх. Идея почитания женщины красной линией проходит через весь нартский эпос.

Судя по высказываниям авторов VII-XIX вв., адыгские женщины располагали большой свободой в обращении с мужчинами. «Они были общительны и любезны... пишет Олеарий. Некоторые даже приглашали нас зайти в их дома.» (Олеарий, стр. 84). В том же духе высказываются Я. Я. Стрейс (стр. 215-216) и П. Г. Брус. «Их хорошее расположение духа и приятная непринужденность в разговоре, пишет последний, делает их очень желанными; несмотря на все это, они слывут очень целомудренными...» (Брус, стр. 149).

Автор начала XIX века Тебу де Мариньи подытожил свои наблюдения за положением женщин в Черкесии следующим образом: «Прекрасный пол здесь, хотя ему и предназначается самая трудовая жизнь, далеко не осужден, как, например, у турок, на вечное затворничество. Особенно девушки допускаются на все празднества, которые они оживляют своей игривостью, и их общество является одним из лучших способов отдохновения для мужчин, с которыми девушки общаются с величайшей непринужденностью» (Мариньи, стр. 296).

В эпоху позднего средневековья среди европейских и отчасти азиатских стран было широко распространено мнение, что женщины феодальной Черкесии самые красивые в мире. Это еще больше усиливало интерес ученых и путешественников к их нравам и общественному положению, но в то же время порождало весьма противоречивые суждения на этот счет. В одних источниках они представляются целомудренными и стыдливыми, в других, наоборот, нескромными и своенравными, а иногда целомудренными и нескромными одновременно. Сообщения второго и третьего типов особенно характерны для авторов XVII-XVIII вв. (кроме указанных выше, см.: Паллас, стр. 221) и в значительно меньшей степени для авторов XIX в., что наводит на мысль о постепенном изменении отношений между полами в условиях классового общества и появлении все большего числа правил, предписывающих женщине быть более сдержанной в поведении.

Тем не менее среди адыгов по сей день живут воспоминания об отдаленном прошлом, когда женщины располагали большой свободой в отношениях с мужчинами. Правда, факты такого рода сами по себе не могут служить свидетельством почитания женского пола, это было всего лишь санкционированием некоторых отношений (унаследованных от матриархата), вероятно, выходящих за рамки собственно этикетного поведения. В этикете же закрепляются другие стандарты взаимодействия, наиболее прямо указывающие на почтительное, вежливо-скромное отношение к женщине. О них и пойдет речь в дальнейшем.

По обычаям адыгов мужчина должен был всячески оберегать женщину, помогать ей. Например, если женщина колет дрова, то всякий проходящий мимо мужчина обязан был предложить свои услуги. То же касается и всех других случаев, когда женщина выполняет тяжелую, «мужскую» работу. Просьба женщины о помощи обычно выполнялась мужчиной беспрекословно (См.: Хан-Гирей, 1836, 315).

Величайшим позором считалась ссора или брань в ее присутствии. Женщина могла приостановить любые действия мужчин, стоило только ей сказать: Щхьэлъащ1эм хьэтыр и1экъэ - на мыгъуэ - Платок женский (женщина) уважения (снисхождения) не заслуживает разве и прикоснуться правой рукой к платку на голове. 80-летний П. Альботов из сел. Кахун рассказал нам, что таким образом жена князя Таусултанова принудила своих сыновей отказаться от твердого намерения убить мужчину, как впоследствии оказалось, ложно обвиняемого в убийстве их старшего брата. К тому же приему могла прибегнуть женщина и во многих других ситуациях такого типа, например, когда необходимо было пристыдить мужчин, ведущих себя излишне фамильярно.

В результате наших наблюдений и расспросов было выяснено, что практиковалось три формы данного стандарта общения, которые различались по интенсивности, силе воздействия на адресата: 1) произнесение вышеуказанной формулы, 2) произнесение формулы с одновременным притрагиванием к платку, 3) сбрасывание платка. Самые непримиримые враги прекращали сражение, если женщина, сорвав платок, бросала его между ними.

Черкесские женщины появлялись в обществе с открытым лицом, свободно, без принуждения здоровались за руку с мужчинами, а в отдельных случаях выступали на собраниях и даже отправлялись в наезд вместе с джигитами. То же самое касается осетинских и в особенности абхазских женщин. В семье и за ее пределами они также располагали большими правами (См. Калоев, 1967, 186-189; Мачивариани, 1884) и неустанно отстаивали их. К. Мачивариани пишет в связи с этим: «Издавна защита семейных интересов у абхазцев лежала на женщине, которая во всех своих делах в этом случае шла рука об руку с женщинами, принадлежащими к соседним племенам: черкесам, убыхам и джигетам. Покушение на уничтожение разных прав женщин, освященных веками, вызывало здесь ряд волнений, которые всегда оканчивались победой женского влияния» (1884, 10).

Известно, что адыги обычно не имели более одной жены. Этикет предписывал быть с ней вежливым и обходительным; делом чести всякого мужчины считалось создание условий, при которых жена могла бы одеваться прилично, со вкусом. «Когда муж ударит или осыпит бранными словами жену, пишет Хан-Гирей, он делается предметом посмеяния, точно так, как когда бы он, имея способы, не одевает ее соответственно его состояния» (1836, 316) [Отсюда пословицы типа Фызым еуэр л1ымыхъущи, хъуэр зымыдэр л1ы дэлэщ - Жену бьющий мужчина - никчемный, шуток не понимающий мужчина дурак; Л1ыхъур фыздэубзэщи, л1ыбзыр фыздэуейщ - Муж настоящий с женой ласковый, муж-баба жену бьет.].

Жена управляла хозяйственными делами и пользовалась большим авторитетом в семье. «У шапсугов, пишет М. О. Косвен, старшая женщина патронимии называлась «бысым гуаше - княгиня дома», к ней обращались, за советом все женщины патронимии, она была главной хозяйкой распорядительницей в любой семье патронимии во время свадьбы, похорон, поминок и пр., она была обязательной советчицей при выборе жениха или невесты и т. п.» (Косвен, 1963, 201).

Если муж притеснял жену, она собирала свои вещи, уходила к родителям и возвращалась только после заверений супруга и его родственников в том, что это не повторится. Обычно же «обхождение мужа с женой скромно и деликатно», свидетельствует К. Ф. Сталь (1900, 128). Нельзя, однако, согласиться с его утверждением и заодно утверждением Кучерова, будто черкесским девушкам не представляется никакой возможности разговора и объяснения с женихами (См. по: Леонтович, стр. 172 и 117).

Существовало по крайней мере три возможности объяснения: 1) на празднествах, во время бальных танцев; 2) во время обряда щ1опщак1уэ; 3) визит жениха в дом девушки и разговор в отдельной комнате в присутствии третьих лиц (обычно сестер или подруг девушки, друзей жениха). Визит этот известен у адыгов под названиями хъыджэбзаплъэ, псэлъыхъу. «Когда девушка достигает брачного возраста, пишут Э. Л. Коджесау и М. А. Меретуков, для нее выделяют специальную комнату, и родители считают неприличным входить туда. Там ее могут навещать молодые люди. Молодой человек может зайти даже к незнакомой девушке и, если она ему понравится, попросить ее руки» (1964, 137).

Парни также имеют специальную комнату (или дом)-лэгъунэ (комната для друзей). «Почти каждый вечер молодежь собирается в лагуне и развлекается танцами, песнями, игрой на скрипке или гармонике. Туда может пойти любой молодой человек, желающий повеселиться, но девушки являются в лагуну только по приглашению» (Коджесау и Меретуков, 1964, 143).

В этих условиях формировались некоторые рыцарские элементы адыгского этикета. Особое место занимали среди них различного рода знаки внимания представителям женского пола, о чем свидетельствуют Хан-Гирей, А. Кешев и другие адыгские авторы, которые наверняка лучше других знали быт черкесов и глубже понимали их психологию. Первый из них в этнографическом очерке «Вера, нравы, обычаи и образ жизни черкесов» пишет: «Молодые черкесы, имея с девицами свободное обращение, имеют случай понравиться друг другу и дать понять свои чувствования» (Хан-Гирей, 1974, 184). Второй в повести «Чучело» вывел образ прекрасной адыгской девушки Назики и показал образцы рыцарского отношения к женскому полу, типичные для адыгов. Поклоняясь красоте и доброте Назики, юноши делают ей различные подарки и готовы выполнять все ее прихоти: «В целом ауле не нашлось бы джигита, который не бросился бы в огонь и в воду по одному ее слову, и тот из них считался бы недостойным имени мужчины, кто бы осмелился не исполнить ее священной воли» (А. Кешев, 1977, III). Во время празднеств, на которых неизменно присутствовала Назика, «в ауле не оставалось пустого места от приезжих всадников», выстрелы в ее честь то и дело оглашали округу, так что «за пороховым дымом пряталось самое небо», мужчины «нередко схватывались за оружие, оспаривая друг у друга честь сделать два-три круга с ней», а гегуако славили княжну на манер трубадуров Прованса: «Ты краса и гордость земли адыгской... Твои глаза краше блестящих звезд на синем небе. Твой стан гибче камыша, что растет на берегу Белой речки. Счастлив юноша, который тебя назовет своею. Да пошлет аллах счастье на земле родителям твоим, а когда они умрут, да отворит он пред ними ворота рая. Не думай, красавица, что я тебе льщу. Мать родила меня не льстить, а говорить людям правду, и своим скудным словом славить дела храбрых юношей и красоту наших девушек. Ну, танцуйте же, молодцы! Славьте со мною мою Назику во все концы света. Пусть черкесские девушки подражают ей во всем, а юноши тоскуют по ней» (Кешев, 1977, 112-113).

Чтобы не создалось впечатление, что это вымысел, свойственный художественным произведениям, сошлемся на свидетельство Ф. Торнау, офицера русских войск, бывшего, как было сказано, около двух лет в плену у кабардинцев и выучившего их язык: «У черкесов не скрывают девушек; они не носят покрывала, бывают в мужском обществе, пляшут с молодыми людьми и ходят свободно по гостям; поэтому каждый мог ее (имеется в виду сестра Айтека Канукова Б. Б.) видеть и, увидавши, расславлять ее красоту» (Торнау, 1864, 38).

В том же духе высказывается Дж. Лонгворт. Он считает необходимым указать «слабый, по его мнению, налет рыцарства», обнаруживающийся в отношении мужчин к женщинам и в подтверждение этому приводит такие факты: «На празднествах у молодых людей бытует обычай, поднимая чашу с бузой с тостом в честь избранницы сердца, разрядить в воздух ружье или пистолет. Вызов немедленно принимается теми, у кого есть заряд пороха..., чтобы в той же манере отстаивать превосходство их собственных пассий. Другой обычай, который здесь существует, это принять участие в скачке за призом, находящимся в руках прекрасной мадмуазели и представляющем собой разукрашенную кобуру для пистолета, произведение ее нежных пальчиков» (Лонгворт, стр. 574). Аналогично этому на скачках, устраиваемых во время поминок юноши, «оспаривают призы с тем, чтобы презентовать свой приз даме как дань ее красоте» (Бесс, стр. 345).

К числу образцов рыцарства можно отнести и вышеупомянутый обычай вставать при виде женщины. Следует заметить, что и сейчас он неукоснительно соблюдается в адыгских селах. Почтенные старики восьмидесяти, девяноста, а то и ста лет чинно поднимаются, когда по улице проходят женщины, которым нет и тридцати.

Наконец, до самого последнего времени сохранялся обычай, замеченный еще в XIX в. Ж. де Бессом (стр. 346), по которому всадник, встретив в пути (в поле) женщину, спешивался и провожал ее до места назначения, на время оставив свои дела, какими бы важными они ни были. При этом поводья он держал в левой руке, а женщина шла с правой почетной стороны.

Думаю, что приведенных примеров достаточно, чтобы поколебать представление о полном бесправии и униженности адыгских женщин в прошлом.

Конечно, тезис об их зависимом положении нельзя отрицать целиком. Действительно, в семье, как правило, муж диктовал свои условия, хотя он не был безраздельным господином. Но и это в большинстве случаев лишь видимость: жена оказывает мужу внешние знаки почтения и покорности таков обычай, но фактически делами семьи управляла женщина, и в этом плане ее положение напоминает положение японской женщины (См. Овчинников, 1975, 63). Наблюдение за современными кабардинскими семьями, в которых поддерживаются лучшие традиции адыгэ хабзэ, свидетельствуют о том же. Мы видим, что очень часто мнение жены оказывается решающим, когда стоит вопрос о постройке дома, женитьбе сына, поступлении его в учебное заведение и т. п. Что же касается других более мелких проблем, то муж в них и вовсе не вмешивается, все решает жена. То же самое наблюдается и у адыгейцев (Коджесау и Меретуков, 1964, 122).

Мы не склонны отрицать также, что женщины выполняли тяжелую работу по дому, в то время как мужчины были менее обременены делами и имели больше свободного времени [Это касается особенно мужчин, принадлежащих к высшему сословию. Ср.: «Черкесский дворянин проводит жизнь на лошади в воровских набегах, в делах с неприятелем или в разъездах по гостям. Дома у себя он проводит весь день, лежа в кунацкой, открытой для каждого прохожего, чистит оружие, поправляет конскую сбрую, а чаще всего ничего не делает». Торнау, 1864, 60.]. Действительно, так было в XIX в. «Обязанность жены черкеса тяжка, писал Хан-Гирей, она шьет мужу всю одежду, с ног до головы; сверх того, вся тягость домашнего управления лежит на ней» (1836,60).

Можно ли, однако, вслед за некоторыми учеными, считать это безусловным свидетельством приниженности женщины? Ясно, что нет. Вспомним, что писал по этому поводу Ф. Энгельс: «Разделение труда между обоими полами обусловливается не положением женщины в обществе, а совсем другими причинами. Народы, у которых женщины должны работать гораздо больше, чем им полагается по нашим представлениям, часто питают к женщинам гораздо больше подлинного уважения, чем наши европейцы. Дама эпохи цивилизации, окруженная кажущимся почтением и чуждая всякому действительному труду, занимает бесконечно более низкое общественное положение, чем выполняющая тяжелый труд женщина эпохи варварства...» (Ф. Энгельс, 1961, 53). Можно в связи с этим сослаться и на целый ряд других ученых, например на М. М. Ковалевского (1939, 89-90), современного польского ученого М. Фритцханда (1976, 114).

Остается сказать, что рассматривая положение женщины в дореволюционном прошлом, подчас неоправданно абстрактно представляют это прошлое. Дореволюционное прошлое исчисляется столетиями, тысячелетиями, поэтому каждое явление в этих пределах должно рассматриваться конкретно-исторически. Положение адыгских женщин в XVII-XVIII вв. сильно отличается от ее положения в предреволюционный период истории. Начиная с первой четверти XIX в. и на протяжении целого столетия, общественное положение женщины неуклонно снижалось. Помимо социально-экономических причин (развитие феодализма, зачатки капиталистических общественных отношений), этому способствовала усиливающая свое влияние мусульманская вера, пропагандировавшаяся Турцией, всем мусульманским Востоком. С принятием ислама женщина потеряла некоторые свои права. Это послужило одной из причин двойственного, противоречивого отношения к ней, о чем А. Кешев писал: «Наш горец ценит женщину, хотя в то же время ее угнетает. Черкес поработил ее, низвел на степень игрушки, по примеру развратного Востока, но в то же время сделал ее предметом восторженных похвал и песнопений1» (1977, 113). Дж. Белл конкретизировал эту мысль: «Современное положение и нравы черкесских женщин произошли из смешения турецких и черкесских обычаев, только кажется, что первые преобладают для замужних женщин, а вторые для незамужних» (Белл, стр. 503). О том же пишут Дюбуа де Монпере (1937, 47-48), Н. Альбов (1893, 138-139) и др.

Нельзя обойти без внимания и тот факт, что девушек освобождали от тяжелых работ, чтобы сохранить ее красоту и выгоднее отдать замуж. «Следует отметить, пишет Т. Лапинский, что тогда как женщины замучены работой, девушек, как у богатых, так и у бедных, очень оберегают. Они освобождены от всех домашних и полевых [Впрочем, от полевых работ были освобождены вообще все женщины, они являлись сюда изредка, чтобы помочь мужчинам] работ, занимаются только шитьём...» (Лапинский, 1862, 79).

И еще одно обстоятельство необходимо учитывать при рассмотрении положения черкесской женщины в прошлом ее классовую принадлежность. Женщины высшего сословия, по справедливому замечанию целого ряда дореволюционных и особенно послереволюционных авторов, располагали значительно большей свободой в общении. Это вполне естественно и, кажется, не требует особых разъяснений.

 
Rambler's Top100
  Интернет магазин BERSHOP Мобильный Планетарий